>Когда Удальцова взвешивали, он был одним ухом в серьге, из-за чего сместился центр тяжести и стрелочки на весах забегали. Врача, увидевшего крутящийся циферблат часов (или это были всё же весы), вдруг резко занесло и таким образом выбросило в окно. Удальцов остался в смотровом кабинете совсем один, в трусах, рассматривая схему расположения ушей на теле человека.
«На солнце»
На Солнце жили два гада: один зелёный и круглый, а второй сразу около Солнца, так что получается, что на Солнце жил только один этот, а второй гад оставался как бы не при делах. Последний (тот, что не зелёный, а квадратный) был по цвету рыжим, из-за чего имел склонность бегать. Рыжина мешала второму гаду жить на Солнце.
Чтобы играть в шашки, им обоим приходилось перекрикиваться на расстоянии и очень друг другу доверять. Бывало, зелёный крикнет: «Конь на Д-6» – и было слышно как квадратный обиженно двигает у себя шашки (круглый очень хорошо играл). Когда Солнце на ночь чернело, они оба начинали ржать и тыкать его пальцами. Потому они и назывались гадами.
«Событие с появлением консьержа»
Саша заметил, что если быстро моргнуть и повернуть голову, глаза не успеют повернуться и смешно скосятся. Он стал так делать много-много раз, пока один глаз не застрял и получилось что-то наподобие японской театральной рожи.
Увидев это, сашин дед сказал: «Ты бы ещё в губу полностью залез и исчез». Мальчику стало грустно, потому что у него не было губ, но вместо них была итальянская булавка, которой он прицеплял себя за вешалку и спал так в шкафу. Дедушка, увидев расстроенное лицо Саши, дал ему по лбу вилкой, и там всё стало красным. Мальчик, сам того не заметив, издал звук «ай» и, взяв себя за лоб, обнаружил там новенькие губы. Он был так рад, что размахнулся и выкинул булавку, попав бабушке в ухо, которое находилось у той на лице, но сбоку.
– Спасибо, – сказал Саша.
– Это что ещё такое? – воскликнула бабушка, глядя как деда стошнило в люстру.
Ответ был очевиден: «За видимым волшебством всегда следует объяснение».
Бабушке так понравилось с булавкой в ухе, что она заставила так ходить весь дом, включая консьержа.
«Событие с исчезновением консьержа»
Почему-то все решили (вплоть до моей родной сестры), что я держу у себя в доме двух собак. Пишу это потому, что данный предрассудок уже принял форму помешательства и преследования.
Началось всё с того, что во дворе меня все звали Беркут, а вообще я, пожалуй, начну не с самого начала, а вот: иду из магазина с авоськой, полной полосатых консервов (читатель, возможно, припомнит сахалинских тигровых раков) и на самом подходе к двери замялся, да одна банка у меня из авоськи и вылетела, упав через все пролёты прямо на первый этаж и убив консьержа. Должен сказать, на его место когда-то претендовал и я сам, но в последнее время так можно было сказать про каждого мужчину, жившего в этом доме. Банка привлекла к моей персоне всю местную публику. Так всё и получилось.
По факту несчастного случая, я оказался непричастен, но с тех пор, как одна старушка на домовом собрании сказала, будто "шмертельную травму" погибшему Бестелову причинила моя прихоть иметь на последнем этаже собак, общественность (из самых разных побуждений) напоминала мне об этом при любой встрече. В тот раз на собрании я был подавлен чувством вины и, признаться, всё прослушал, но впоследствии вспомнил, как отставной сапёр Прибихин отгородил меня от старухи плечом и, подмигнув, предложил собравшимся выпить "за непростое происшествие", хотя по-хорошему стоило за упокой. Не удивит читателя и то, что Прибихин с должностью консьержа имел непосредственное дело и, поселившись в нашем доме, досадовал на занятое Бестеловым место.
Я попросил прощения и удалился после единственной рюмки, но, судя по слуховому впечатлению, затем начался настоящий балаган, который продлился до следующего утра, когда я проскользнул мимо оставшихся Прибихина и Жралова (тот был большой безработный драматург). В тот момент первый уверял: "Этих собак, Игорь, я у собственного брата роды принимал", на что был ответ: "Ах, какая могла бы из этого получиться пьеса!". А меж тем спускаться мне пришлось, перешагивая почти на каждом этаже через чьё-нибудь пьяное существо, а ближе к первому этажу и на каждой ступени. С этим испытанием я справился, наступив лишь один раз на голову студентке. Разговор, который я невольльно подслушал, звучал не абы откуда, а из самой коморки консьержа, где теперь, очевидно, обоснуется кто-то из этих двоих. Ещё тогда я был уверен в недоразумении.
Дальше дела мои бурно скатились в настоящий абсурд. Студентка та в меня почему-то влюбилась и сама завела собаку, то и дело спрашивая, когда я вожу на прогулки Черныша и Басю, а то им непременно будет интересно поиграть. Бабушка с первого этажа начала подозревать Жралова и Прибихина в "драматично срепетированной постановке случая", из-за чего меня два раза вызывали к участковому и очень хотели видеть собак. На мои заверения в том, что никаких собак нет, отвечали: "Вы этих драматургов недоделанных не