на твердой табуретке затекло, а вечер только начинался. Поразмыслив, Бабич волоком притащила из квартиры бархатное вытертое кресло. Кресло считалось парадным, для гостей, купленное хоть и давно, зато в дорогущем мебельном. Но ладно уж. Зато мягко, тепло и сразу чувствуешь себя по-хозяйски, не то, что на лавке у подъезда, как брошенная собака. И за чайком близко или там в туалет, если приспичит. Прям салон Анны Палны Шоррор… Шеррер или как там ее, вот бы еще вспомнить.
Обдумав все выгоды нового положения, МарьИванна приободрилась и окинула лестничную клетку победительным взором. Свеженькая радость сменилась непонятным чувством, как от невидимой занозы в пальце – зудит, раздражает, а где, что – толком не поймешь. Бабич беспокойно пошевелила ногами в чоботах. Под ногами захрустела шелуха. Бархатное кресло рядом с горкой шелухи внезапно показалось МарьИванне оскорбительным сочетанием. Это уже не салон Шеррер, а помоечный шик какой-то получался.
Взгляд меж тем скользил дальше и выхватывал все новые подробности, не замечаемые прежде: облезлые стены, заплеванная лестница, давным-давно непрозрачные от грязи окна. А какие подоконники тут широкие, она всю жизнь о таких мечтала, чтобы в квартире были, на них так удобно ставить цветочные горшки. А у нее как раз фиалки отпочковались, все голову ломала, куда девать…
Бабич, осененная внезапной идеей, медленно встала, забыв о боли в ногах. В голове заполошными воробьями прыгали мысли, руки наливались давно забытой энергией, как в молодости, когда юная Машка-заводила то и дело изумляла окружающих своим буйным энтузиазмом.
МарьИванна сходила в квартиру и вернулась с повязанным от пыли платком на голове и веником в руках.
Леопольд Айвазов вытер тряпкой руки и мастихин, отшагнул назад и прищурившись, осмотрел незаконченное полотно. На фоне кудрявой лесной зелени и прозрачного озера пастушки щедрых форм целомудренно раздевались для омовения. Всего хватало с избытком, как положено: ярких цветов, нежных форм, воздушности и затейливости.
Леопольд удовлетворенно вздохнул и только теперь ощутил голодную резь в желудке. Декабрьский скупой свет за панорамными окнами быстро уходил, сколько же он работал? Полдня точно, вот и оголодал.
Он распахнул холодильник и с недоумением уставился в белое нутро. На прозрачных полках имелась банка корнишонов, горчица с трюфелями, одинокое яйцо и полбутылки Шардонне. Подобная смесь никак не могла спасти утомленного творческими усилиями Лео.
Он натянул короткую дубленку цвета топленых сливок, повязал оранжевый шарф, в пару к нему зеленый берет и перчатки. Прихватил кожаный рюкзак для продуктов, запер дверь студии и только на площадке вспомнил о неработающем лифте. Лео на цыпочках подкрался к проему между перилами и заглянул вниз. На третьем этаже наблюдалась благословенная тишина и пустота. Лео воспрял, одним махом проскочил лестничный пролет и резко остановился.
Третий этаж сиял.
Сияла отмытая от пыли лампочка на шнуре, сияли перила