деятельности более узнаваема. Она воспроизводит средневековый статус науки как «служанки богословия» и до сих пор неявно присутствует в установке на так называемое «научное сопровождение» технологически и социально значимых акций. И это в эпоху, когда наука становится если не всеобщей, то, несомненно, главной и непосредственной, революционной, производительной и социально-преобразующей силой.
Означает ли это необходимость растворения научного знания в социально-политическом и экономическом смысло- и целеполагании? Каково «золотое сечение» этой проблемы? Обратимся к традиционной мудрости.
Фома Аквинский в своем труде «Сумма теологии» утверждал, что разум возвышается над волей и должен ею управлять [см.: История… 1994, с. 266].
«Решающим фактором, – писал он, – является то, кому принадлежит распоряжение; в сравнении с этим содержание распоряжения бывает в некотором смысле второстепенным». Субъект «распоряжения» как интеллектуально-волевого акта управления он трактовал в духе своего учения о «двух истинах»: земной – необходимой, но низшей, и божественной, высшей власти, именем которой она реализуется.
Новое время придало самодостаточный смысл рациональности политической власти, ее миссии формирования и развития интеллектуальной деятельности в обществе. Такой стратегический поворот потребовал конкретизации взаимоотношений между политической и интеллектуальной деятельностью, динамичного равновесия между ними. Хотя известный социокультуролог С. Бенхабиб признает, что «власть вездесуща и останется таковой» [2003, с. ХХХI, с. 143], красноречиво название ее книги – «Притязания культуры».
А Р. Проди, бывшего премьер-министра Италии, главы Европейской комиссии, напротив, беспокоит дефицит власти. По его оценке, «мы не проявили должного внимания к одному наиважнейшему элементу, который в результате оказался решающим, – власти» [Цит. по: Колпикова 2013, с. 51]. Даже такой бард либерализма, как Ф. Фукуяма, среди важнейших критериев модернизации называет способность государства реализовать властные функции – от проведения прогрессивной индустриальной политики до обеспечения образования [см.: Fukuyama 2004; см. также: Фукуяма 2005].
В свою очередь, обострилась проблема соотношения политической власти и профессионального управления. Еще русский историк С. М. Соловьев писал: «Жизнь имеет полное право предлагать вопросы науке; наука имеет обязанность отвечать на вопросы жизни, но польза этого решения для жизни будет только тогда, когда… жизнь не будет навязывать решение вопроса, заранее уже составленное вследствие господства того или иного взгляда. Жизнь своими движениями и требованиями должна возбуждать науку, но не учить науку, а должна учиться у нее» [Цит. по: Ключевский 1959, с. 363–364].
Вопрос о том, кому и у кого следует учиться, в период позднего СССР однозначно решался в пользу государства, а не науки. Решающий довод в пользу его безоглядной апологии заключался в том, что, как отмечала российский эксперт Н. Автономова,