– решка.
– Кто ж тебе такую цену положил – пятак?
– Ну, это я к слову, чтоб поняла.
– Так уж и поняла.
– По-простому я, стало быть, Касьян, да?
– А кто ж ты еще?
– …а по-писаному вовсе не Касьян.
– А и правда, много нынче выпил, – первый раз усмехнулась Натаха. – Я, поди, за Касьяна выходила. Иди-ка ты, Кося, к себе. Ты совсем спишь. Вот и глаза не глядят.
– Это я так… Полежу маленько.
– Да и кто ж ты по-писаному-то?
– А-а! – протянул Касьян, не размыкая глаз. – Дак вот пишут – шлемоносец я! Звание мое такое.
– Чего, чего?
– Шлемоносец!
– Господи! Чего еще на себя плетешь?
– Ну… – Касьян запнулся, не находя больше пояснения этому слову. – Ну… на голову такую жалезную шапку дают… Чтоб не ушибло. По ней саданут, а мне ничего.
– Ты его токмо слушай, балабола старого. Над тобой потешаются, а ты и рад.
– Книга у него такая, старинных письмен. Я сам про себя читал. Будто мне от самого рожденья та шапка заготовлена. Я, к примеру, родился, живу, землю пашу или там еще чего делаю, ничего не знаю, а она уже где-сь лежит.
– Дак и всякому мужику она заготована. Долго ли войну кликать?
– Не-е!.. Ну… как это тебе сказать! Моя не такая. В ней я буду вроде как заговоренный.
Врал через силу, через тошноту Касьян, утешал Натаху, уводил ее от ненужных мыслей, как куропач уводит из гнезда опасность, но и сам хотел верить в такую свою чудодейственную шапку. Однако Натаха на все это только грустно вздохнула:
– Ох, Касьян, Касьян. Ровно бы младенец. И как-то ты там, на войне, будешь… Уж чего тебе заготовано, так вот оно…
Привстав на локоть, Натаха запустила руку под подушку, вытащила белый сверток.
– Может, что не так, – скажешь: завтра переделаю.
Раскрыв отяжелевшие веки и все еще не догадываясь, Касьян принялся расправлять на груди сверток, и тот развернулся холщовой сумкой, к углам которой была пришита обоими концами долгая коломянковая лямка. Смутясь так, что жаром налились уши, он молча вертел перед собой и теребил свой подорожный пещур, простерев его в лунном свете на вытянутых руках к потолку. И Натаха, прижавшись виском к его плечу, подспудно двигавшемуся жесткими желваками, шепотом пояснила:
– Сама, грешная, шила. Не след было шить своими руками. Поди, не положено?
– Почему – не след? Я ж не покойник…
– А мать и вовсе нитки не видит. Да и того пуще от слез потухла б… Я и то от нее украдкой, чтоб не видела.
– Ну-к что ж… – собравшись, как можно спокойнее проговорил Касьян. – Это дело. Без сумки не обойтись.
– Постромка не коротка ли?
– Сгодится. В самый раз… Ладный сидорок! Гляди ты: и буквы вышила! А их-то зачем?
– А так просто… Чтоб вспоминал…
– Вот, вишь, опять все руками. Так и не купили тебе машинки…
Чувство вины снова полоснуло Касьяна. Он отшвырнул, не глядя куда, сумку и потянул к себе Натаху, ища ее губы. Та отстранилась, загородилась