за руки. Старуха, громко причитая, толкала впереди себя кресло с парализованным стариком. Меж солдатских рядов бегали дети, с плачем разыскивая родителей. Матери с грудными младенцами, беременные женщины, обезумевшие от страха, хватали офицеров за рукава и спрашивали, что делать. Полицейский чиновник, бледный, как мел, пытался успокаивать их. Кто-то, перебегая через площадь с поднятыми вверх руками, кричал, что немцы уже вступают в город. А навстречу шла другая весть, из северных кварталов, что появилась стотысячная английская армия или что английский флот вошел в устье Шельды. Страх, что город станет местом, где непосредственно встретятся лицом к лицу две гигантские армии, еще ярче зажигал костер безумия. Солдаты проходили через город, стараясь не глядеть по сторонам. «Полковник, – крикнул с порога своей лавчонки седой бритый старик, держа за руку мальчика лет семи, – вы покидаете нас на произвол немцев!». Полковник, сидевший верхом на лошади, молча поехал вперед. Де-Беер тяжело ступал рядом со своим капралом. Он уже знал о судьбе злосчастного Лувена и видел в ней отражение судьбы Бельгии и своей собственной судьбы. Все разрушено, все планы, привычки, надежды… Как юрист, он вспомнил, что пушки – ultima ratio regum, последний довод королей. Только теперь он понял до дна смысл этого изречения. Немецкий «довод» оказался сильнее.
Вытянувшись лентой в несколько километров, бельгийская армия проходила по свеже-переброшенному через Шельду мосту, 600 – 700 метров длиною, с южного берега на северный. Это было не отступление, а страшный исход. Полевая армия вместе с антверпенским гарнизоном, вся военная сила Бельгии, покидала Антверпен, самую сильную крепость страны, последний оплот национальной независимости… Когда разрушили за собой импровизированный мост, казалось, что навсегда расторгли связь с покинутой страной. День был пасмурный, временами выпадал мелкий, но холодный дождь, дорога была почти сухая. Шли быстро, не разговаривая, не оглядываясь и не спрашивая себя о цели пути. «Все кончено, – думал Де-Беер, – все кончено. Лувен разрушен, Антверпен пал, в Брюсселе хозяйничают немцы; живы ли родители, неизвестно; драгоценный дессертный виноград из отцовских оранжерей реквизирован, – наверно, для офицеров немецкой армии». Напрасно он, Дени, в течение трех с половиной лет изучал бельгийское право: в Бельгии теперь будет установлено германское право. Пушки – последний довод королей.
Капитан первой роты реквизировал по дороге несколько телег, на которые сложили ранцы. Стало легче идти, когда с каждых плеч было сброшено около двух пудов. Шли по-прежнему быстро, без песен, без шуток, без слов, перекладывая ружье с одного плеча на другое. Ряды были нестройны, но беспорядка не было. Иногда из-под усов раздавалось ругательство, или рука делала движение угрозы в неопределенном направлении. После каждого часа пути звучал свисток. Останавливались, снимали с телег ранцы, садились на них, отдыхали пять минут. По свистку поднимались и снова шли час. Куда? Никто не знал,