я подумал: «Я могу жаловаться только на то, что жив и здоров и не знаю, как помочь этому горю».
Но я понимал, что так отвечать нельзя, и сказал, что у меня все в порядке. К тому же он очень спешил, так как осмотреть нужно было человек семьсот-восемьсот, а тут уж мешкать не приходится.
Не успели мы опомниться, как уже прошли всю процедуру осмотра и сидели на скамейках по одну сторону обширного зала. Кто-то выкликнул по фамилии какого-то мексиканца, и ему было велено сесть по другую, свободную сторону зала. Потом тот же человек выкликнул меня и велел мне сесть рядом с мексиканцем. Мексиканец сказал:
– А я знаю, почему нас посадили сюда, в стороне от других.
– Почему? – спросил я.
– Потому что мы сидели в тюрьме.
Ну, он-то и верно в тюрьме побывал, а я нет, и его не приняли в армию и отослали домой, а мне сказали пересесть на прежнее место.
Немного погодя каждого, кто проходил осмотр, стали спрашивать, что он хочет: отправиться сразу на распределительный пункт в Монтерей или прежде получить двухнедельный отпуск. Многие из ребят предпочли отправиться сразу, потому что слыхали, что первые четыре-пять недель самые тяжелые и чем скорей от них отделаться, тем лучше, но я выбрал двухнедельный отпуск, потому что хотел попытаться разыскать отца и попрощаться с ним. И еще мне хотелось пройтись хоть разочек по Сан-Франциско, как до войны.
Помню, впереди меня стоял один парнишка. Его спрашивают, что он хочет: двухнедельный отпуск или прямо в Монтерей, а он не понимает, и тогда человек в военной форме, который всех спрашивал, говорит:
– Куда ты хочешь ехать?
– В Окленд, – отвечает парнишка.
Военный записал его на отпуск, но это было совсем не то, чего хотел этот парень. Он хотел домой, а жил он в Окленде.
– Можно теперь идти домой? – говорит он.
– Домой? – сказал военный. – Да ведь вас сейчас приведут к присяге, вот только придет майор.
Ну, этого бедняга совсем уж не понял. Ему бы нужно отойти в сторонку, чтобы все остальные могли сообщить военному, что они выбрали, а он стоит – и ни с места.
– Я хочу домой, – говорит он.
– Проходите, – сказал военный. Ему предстояло еще много работы, и он хотел поскорее освободиться.
– Я противник войны по своим убеждениям, – заявляет тогда этот парень.
– Проходи, – сказал военный. – Ты теперь в армии.
Парнишка отошел, и все мы стали твердить друг другу:
– Ты теперь в армии.
Майор явился только через три часа. Он был не совсем трезв. Видно было, как он устал и как все ему надоело. А все-таки он прочитал надлежащие места из военно-судебного кодекса и прочую ерундистику. После этого мы приняли присягу и теперь уже наверняка были в армии.
Сказать по правде, я чувствовал, что попал в западню. Я чувствовал себя как бык в загоне, который видит, что дело неладно, и начинает побаиваться, как бы его не погнали на бойню.
Но я получил свои две недели и благодарил Бога хоть за это. Я обошел все трактиры и пивные, куда обычно захаживал мой отец, и спрашивал о нем, но никто его за последние дни