чем угодно.
Да ты же сама, подруга, говорить не хочешь! И чем особенным тебя увлек Бёме, средневековый ум, зашоренный слепой верой в божественное предопределение и алхимией?
– Павлик чем занимается? – спрашиваю я, пытаясь ее разговорить.
– Он фотограф, у него своя студия.
«Творческая элита? – под сурдинку соображаю я. – Поэтому он для себя живет?»
– Павлик обещал забрать меня из кафе, вы с ним сегодня встретитесь.
Очень интересно. Всегда интересно смотреть на чужих повзрослевших детей, искать, насколько они повторяют родителей и меня саму в юности. Потому что все юные люди похожи друг на друга – именно своей юностью, а еще ярким желанием жить.
Коктейли приносят чрезвычайно быстро. Я до сих пор не понимаю, почему в СССР коктейли были столь изысканным лакомством. Неужели их так сложно взбить? Или просто советских детей не хотели чересчур баловать? Кто так решил? Партия? У меня, например, папа был коммунист. Однако он меня баловал при первой возможности.
– Очень вкусно. – Сунув соломинку в рот, Маринка наконец включается в ситуацию.
Но почему вдруг Павлик забирает маму из кафе?
– Я даже не представляю, что там в «Воробьях», – на всякий случай уточняю я.
– В «Воробьях»? Типовые коттеджи. Мы возле самого леса живем, по вечерам даже жутко бывает. Прошлой зимой соседскую кошку утащил волк. Дорогу потом к нам до сих пор не проложили, грязи по колено.
Но стоило ли выбираться в центр ради лекции о гомеопатии?
– Марин, ты о чем-то поговорить хотела?
– Да, лекция. Если в пятницу через неделю? Я как раз отдыхаю в пятницу. – Она знакомым жестом поправляет выбившуюся прядь, и в раструбе рукава ее обширного свитера вроде бы мелькает здоровенный иссиня-желтый синяк на запястье. – Лекция у меня на час, потом вопросы. Лучше, если придут молодые мамочки или бабушки.
Она еще что-то говорит о том, почему именно болеют дети, то есть причина болезней – не инфекции и не простуда. Но я почти не слушаю, стараясь поймать в раструбе рукава покалеченное запястье. Да что же это такое?!
– Павлик приехал, – бросив взгляд в окошко, Маринка сворачивает разговор. – В общем, мы договорились. Ровно через две недели в пять.
Я согласно киваю, и у меня возникает подозрение, что Маринка почему-то не хочет, чтобы Павлик узнал про эту лекцию. Однако он уже стоит в дверях. Кажется, это действительно он, Маринкин сын Павлик: длинноволосый брюнет с оливковой кожей, пожалуй, слишком красивый для наших краев, в которых мужички либо кряжистые, приземистые, либо хлипкие, что болотные осинки. Мама его спешно натягивает курточку и, кивнув мне на прощание, отчаливает. Когда они покидают зал, я замечаю, что Павлик сильно хромает. То есть не просто припадает на правую ногу, а именно заваливается, и сразу чувствую небольшой укол разочарования. Вернее, становится очень обидно, что парень такой красивый – и вот хромой.
Когда, расплатившись, я покидаю кафе, они все еще стоят на крыльце и, кажется, о чем-то спорят,