в «Ротери-клуб» президент «Олефармы» дорожил и гордился. Здесь не было места выскочкам да пройдохам. Директора крупных предприятий, солидные банкиры и бизнесмены, входившие в московскую организацию всемирно известной клубной сети, ворочали капиталами, немалую долю которых тратили на благотворительность, совместно обсуждая и строго отслеживая денежный путь до выбранной цели. В этом закрытом клубе каждый имел понятие о каждом, и все доверяли друг другу, зная не понаслышке о деловой репутации любого из них. Рвачам и романтикам сюда было не прорваться.
После анализа текущих дел и оценки принятой перспективы спустились, как обычно, вниз насладиться кухней шеф-повара Ника. Когда за столом остались трое, разговор, как это часто бывает на сытый желудок, зашел о женщинах.
– А помните мою историю с той покупкой? – пыхнул сигарой Ветрянов. Ростислав Игоревич занимался нефтью, был изобретателен, умен, хитер, умел наслаждаться жизнью, ценил женскую красоту и особенно связи, благодаря которым давно и прочно стоял на ногах. Бывший парторг крупного нефтеперерабатывающего завода давно перебрался с юга в Москву, тщательно следил за собой и в свои шестьдесят выглядел лет на десять моложе. Внуки звали моложавого деда Ростиком. Ветряновская жизнь со стороны казалась словно смазанной маслом – так легко и свободно по ней скользилось. Однако Лебедев знал о приступах острой хандры, которая накатывала иногда на этого обаятельного удачника, забалованного жизнью сверх меры.
– М-м-м? – вопросительно промычал Гуревич, перекатывая во рту вишню от торта. Сорокадвухлетний банкир обожал сладкое, видно, не досластился в детстве.
– И ты не помнишь, Андрюша? – удивился нефтяник. – Я ж тебе, дорогой, эту наводку давал, забыл?
– Когда?
– Когда рак на горе свистал, – вмешался сластена, с сожалением глядя на остатки пышного крема, размазанные по пустой тарелке.
– Шутковать будешь, когда тебя ЦБ прищучит, – добродушно огрызнулся Ветрянов. – Память у вас, соколы мои, ни к черту! Ладно Лева, ему петушок на палочке покажи, он и мать родную забудет, но ты-то, Ильич, уж, кажется, должен бы помнить.
– Эх, – с сожалением вздохнул сладкоежка, – и почему чем слаще, тем меньше? – потом досадливо поморщился и заявил: – Да помню я все прекрасно! Два года назад, а точнее, в ноябре две тысячи третьего ты, дорогой, выбросил на воздух пятьсот тысяч американских денежных знаков. Банковские реквизиты, куда денежки полетели, дал твой приятель, который таким же путем что-то там покупал и остался доволен. Мне ли не помнить, когда все проходило через мой банк! Не знаю, Ростислав Игоревич, что прикупил ваш драгоценный дружок, но твоя покупка явно не материальна, ибо не видно ее воплощения. – Он посмотрел на часы и поднялся со стула. – Мне пора, как говорят англичане, east or west, home is best.
– Толковый мужик, – проводил банкира взглядом Ветрянов, – но уж очень на сладкое падок, точно ребенок, ей-богу!
– Говорят, от сладкого человек добреет.
– Ну да, ну да, – пробормотал машинально