за собой опальных обобщений относительно народа, к которому он принадлежал (поляк?), и все равно меня пугает замкнутость еврейского гуманизма в себе, к себе и на себя – ни толики сочувствия убиенному мальчику. Думаю, аэропортовская психология – прямая наследница этого еврейского самоограничения, все равно какой процент евреев в Розовом гетто. Однако это наследство – повторяю, не обязательно генетическое – надо помножить на совковость. Получим несколько иной результат, чем в других микрорайонах столицы.
Как прежде в Питере и теперь Нью-Йорке, в Москве я тоже общался в основном с евреями или с полукровками либо с породненными или просто с объевреившимися гоями. Случайность? Не думаю. Одному нашему общему приятелю, этнически русскому, мать говорила, что он даже несколько жидовизировался на лицо от такой тесноты общения в Розовом гетто. Я, наоборот, ни фамилией, ни лицом на еврея вроде не похож: не типичный. И вообще, со временем, особенно здесь в НЙ, густо населенном евреями всех мастей, стал относиться к еврейским делам спокойнее, хотя признаю, что еврейство выступает в истории и современности как единая этническая сила, в качестве развертывающейся и меняющейся во времени и пространстве идеи. В чем меня только здесь не обвиняли – само собой, в русофобии, но и в антисемитизме тоже – печатно! За то, что я где-то написал: доносы с советских пор ненавижу так, что даже на Эйхмана, наверное, не донес. Если Стивен Спилберг, еврей из евреев, не избегнул подобных обвинений – в связи с его «Мюнхеном», – то на что жаловаться мне? А одна прибывшая из Москвы тургеневская барышня – вполне собой, но впитавшая антисемитизм с молоком матери, – прочтя, что я антисемит, и не сразу распознав во мне жида, сказала, что мне воздастся на небесах, а здесь, на земле, предложила бы право первой ночи, но, к сожалению, оно досталось другому, о чем я потом жалел – мог бы воспользоваться правом тысячи первой ночи.
Нет, я не из породы self-hated Jews, но почему позволено говорить, к примеру, все что угодно о русских, а на евреях – табу? Status in statu? Или холокост выдал нам индульгенцию на будущее? Иван Менджерицкий сказал мне, что никогда не рассказывает еврейские анекдоты – ему, как русскому, не по чину, пусть сами евреи. Оставляю за собой право говорить всё, что думаю, и уж лучше сразу выскажу, чтобы не таить и не накапливать. В конце концов, имеет человек право на самокритику? Пусть это относится не лично к нему, а к его этносу, от которого не открещиваюсь.
Антисемитизм как аллергия титульной нации на инородцев – одно из проявлений ксенофобии. Когда появились люди кавказской национальности – я уже тогда жил в главном метрополисе мира Нью-Йорке, – русская ксенофобия тут же включила имперских субъектов в число своих объектов. А если бы бок о бок с русскими жили негры, не приведи господь?
Снова и снова вспоминаю Розанова – не того, который на смертном одре вынужденно простил евреев, а заодно и у них просил прощения, но Розанова – антисемита и черносотенца. Ведь как раз тогда юдофобство превратилось в антисемитизм – именно в России. Хотя немцы,