свет, он сел за стол.
Неожиданно резко зазвонил телефон. Гудки шли частые и длинные – звонили из другого города. Пахомов сидел не двигаясь. Пришла из кухни и остановилась в дверях Лариса, молча глядя на Николая.
– Может быть, я возьму трубку? – спросила она.
– Да нет, поговорю… – Николай подошел к телефону. – Слушаю. Говорите, я слушаю!
– Николай? – Голос у собеседника был густой и сдержанный.
– Ну? Николай, дальше что? – Пахомов говорил с нарочитой грубоватостью, но она прозвучала как-то по-мальчишески.
– Что хорошего в жизни?
– Ни фига!
– Это плохо… Могу помочь… Ты же знаешь, я всегда готов тебя выручить… И выручал.
– Спасибо. Больше ничего не надо. У вас все?
– Почти… Будь добр, дай трубку Ларисе.
– Не дам.
– Ну что ж… Скажи мне, Коля, как ты решил поступить? Ты что-то затевал, а?
– Как решил, так и поступил.
– Ты хочешь сказать, что… что уже осуществил свою угрозу?
– Да, именно это.
– Жаль… Напрасно ты так сделал, Коля. Ох, напрасно. Даже не знаю, что тебе сказать…
– У вас все?
– Подожди. Не перебивай, может случиться так, что мы с тобой разговариваем последний раз. Ты уж потерпи мою старческую болтовню. Долго говорить не буду, да и монетки кончаются… Пять штук осталось… Так вот, Коля… Похоже, ты и сам не представляешь, на что замахнулся. Иначе бы этого не сделал. Рискуешь, Коля. И я честно предупреждаю.
– Я уже слышал ваши предупреждения!
– Еще послушай… Они не будут продолжаться слишком долго. Ты должен знать, что замахнулся не только на мою жизнь, но и на других людей, куда более сильных… Понимаешь? И нам ничего не остается, как защищаться. У нас семьи, малые дети, даже внуки… Мы обязаны заботиться о них… Согласен? Времена наступили сложные, непредсказуемые… Мы не можем бросить на произвол судьбы наших близких. А своим поведением ты развязываешь нам руки, Коля. Мы вынуждены идти на крайние меры, чтобы спастись, понимаешь?
– Понимаю.
– Это хорошо… Ты всегда был сообразительным. Нетерпеливым, обидчивым, но все-таки сообразительным.
– Почему был? – спросил Пахомов и почувствовал, что вопрос его прозвучал как-то смазанно, невнятно. То ли горло пересохло, а может, губы… Они плохо повиновались, как бывает после обезболивающего укола. Уверенный, спокойный, чуть сипловатый голос собеседника лишал его той злой правоты, которой он жил последнее время. Все, что делал Пахомов, этот человек легко, играючи превращал в обыкновенную истерику, и после этого отстаивать что-то становилось невозможно, оказывалось, отстаивать-то и нечего. И Пахомов невольно стремился быстрее закончить разговор, вырваться из этой паутины предостережений, добрых советов.
– Ты что-то спросил? – услышал Пахомов после некоторой паузы.
– Я спросил, почему «был»? Почему вы говорите «был»?
– Прости, Коля, сорвалось! – Собеседник усмехнулся. – Раньше времени сорвалось. Прости. И вот еще что… Я не знаю всех тонкостей в