Ну, скажи уже наконец, что ты такое подумал, что заставляет тебя краснеть при людях?
– Я подумал, что можно было бы одному-второму позволить... Остальные просто захлебнутся от зависти и ущербности, просто захлебнутся, твари поганые! – Глаза Люцискина при этом сверкнули зло и даже свирепо, из чего можно было заключить, что как раз он-то и окажется среди завистников и ущемленцев.
– А позволить-то им что? – Цернциц начал терять терпение.
– Ну, это... Недолго посидеть в вашем кресле... В котором вы сейчас восседаете, Иван Иванович. – Люцискин залился румянцем пуще прежнего.
– Посидят, и что?
– Ну, это... Со всеми вытекающими последствиями.
– Вытекающими?
– Последствиями.
– Ничего не понимаю. – Цернциц беспомощно посмотрел на участников совещания, но все тоже стыдливо опустили глаза.
– Я имею в виду по полной программе, – продолжал Люцискин. – По полной программе обслуживания... Я имею в виду...
И только тогда Цернциц понял, на что намекал бесформенный от обилия тела Люцискин. А поняв, заглянул под стол, чтобы убедиться, что мерцающие глаза смуглой красавицы, как и прежде, полны любви и обожания, запретной любви и порочного обожания.
– Чтобы хоть один человек... На короткое время... Мог ощутить величие... И прочие удобства... – продолжал Люцискин.
– Да? – переспросил Цернциц. Видимо, такая мысль не приходила ему в голову. – Да? – снова повторил он, уже представляя влиятельных лиц города в своем кресле. И взгляд его опять пересекся с мерцающим в полумраке подстолья взглядом красавицы. – А что... Это будет забавно, хе! Пусть глава администрации или представитель президента посидят здесь минут по пять, десять... чтобы было что вспоминать до конца дней своих, а?
Сдержанный уважительный смешок был ему ответом.
– Прокурор города тоже заслуживает подобного знака внимания... Правда, я не уверен в чистоте его белья...
– Может быть, после сауны? – предложил Люцискин. – Будет повод выдать им бельишко поприличнее...
– В этом что-то есть, – согласился Цернциц. – Дальше... Посибеев!
Поднялся со своего кресла Посибеев.
Рост у него был просто потрясающий – два метра пятьдесят восемь сантиметров, а держал его Цернциц в своей команде только из-за роста. Это привлекало внимание, вызывало интерес, а кроме того, Посибеев был своеобразным символом Дома – он возвышался над людьми, как Дом возвышался над прочими строениями города.
– Если, Иван Иванович, – густым рыкающим голосом начал Посибеев, – пригласить их в ваш кабинет, подвести к окну, чтобы в лицо им ударил ветер пространства... Сорок квадратных метров стекла без единой перегородки... Да у них все похолодеет от ужаса.
– И это все? – разочарованно протянул Цернциц.
– Вручить им по хорошему пол-литровому фужеру французского коньяка...
– Хороший коньяк бывает только в Грузии, а уж никак не в худосочной Франции, – как бы между прочим