поклонились Могине до земли и растаяли. На стене остались только подрагивающие блики свечей.
За столом молчали. Могиня жевала ароматную краюху хлеба, Ефросинья и Ярушкины отец с братом и сестрой чинно и размеренно ели рассыпчатую гречневую кашу. Сама Ярушка задумчиво ковыряла деревянной ложкой в глубокой миске. Катя тоже покосилась на стоявшую перед ней глубокую миску с кашей, положенной пушистой горкой. На самом ее верху лежал желтый кусочек масла и стекал аппетитными ручейками. На краю миски лежал здоровенный ломоть хлеба. Будь Катя дома, она непременно запричитала бы, что ей много, что она столько не съест, но сейчас она оказалась настолько голодной, а хлеб и каша были такими аппетитными, что она даже не пикнула, а принялась уплетать кашу, да заедать ароматным хлебом, да запивать теплым парным молоком.
Ничего вкуснее она в жизни не ела, это точно. Масло было сладковатым, нежным, оно ласково связывало крупинки гречки, и те просто таяли во рту. Когда же Катя откусила кусочек хлеба, то аж замурлыкала от удовольствия: он был с орешками и семечками, а корочка была румяная и хрустящая. Семейство на нее ласково смотрело, а бабушка откровенно любовалась. Ну что ж, то и понятно, мечта любой бабушки – хороший аппетит у внуков.
Одна Ярушка смотрела на нее исподлобья, недобро прищуривая левый глаз. Едва Катя доела последнюю ложку каши, как Ярослава, так и не притронувшаяся к еде, дернула девочку за рукав, и, отпросившись, у бабушки и родителей, утащила ее с кухни.
Глава 6. Ярушка
– Ты что молчала, как в воды в рот набравши?! – едва дойдя до своей светелки, закричала Ярослава. Она была просто в ярости. Синющие глаза в темноте стали почти черными и искрились от негодования.
Она металась по комнате, все причитая, а Катя не знала, что и ответить. Не могла же она, в самом деле, сказать девочке, что и сама была бы не прочь, чтобы их проводили. Но, видимо, Ярослава, была очень проницательной девочкой. Она внезапно остановилась перед Катей и, в упор на нее гладя, задала прямой вопрос:
– Ты что, не доверяешь мне? – она стояла, вытянувшись как струна и сжимая кулаки. Она ждала ответа. Но Катино молчание сказало ей гораздо больше. Ее глаза потускнели, лицо как-то сразу обмякло и посерело, плечи опустились. Она отошла к окну и отвернулась. Кате надо было что-то срочно сделать. Она судорожно соображала, чтобы такое придумать в свое оправдание, и уже готова была что-то соврать, но Ярослава не дала. Она сама сделала вывод, как отрезала:
– Ты струсила.
Вывод прозвучал как приговор. Но Кате как-то раньше, до того как Ярослава его озвучила, не казалось, что это настолько правда. Она сама не позволяла думать о себе в таком свете. Она всегда думала, что она просто тихая и спокойная, домашняя девочка. Что если потребуется, она ого-го как сможет. И вот потребовалось. И она не смогла. Не смогла даже в таком небольшом деле – сохранить уважение нового если еще не друга, то уж точно – товарища. Ярослава