если он явится; ей не дает покоя мысль, что в одном из ближайших домов собрались перед телевизором беззаботные налоговые ловчилы, блудливые священники и замышляющие недоброе директора пенсионных фондов; все они – ее зловеще ухмыляющиеся соседи, а ей надлежит выяснить, так ли это невыносимо, как она полагает.)
Филлис покачивает головой – словно ощутив во рту некий противный вкус.
– Я всегда считала себя либералкой. Но, по-видимому, зря, – говорит она. – Я понимаю, такие заведения для преступников определенного толка существовать должны, однако мне не хочется жить и растить дочь рядом с одним из них.
– С годами все мы становимся менее гибкими, – говорю я. Надо бы рассказать ей о Клэр Дивэйн, убитой при осмотре кооперативной квартиры, о том, как меня оглоушили во время прогулки развеселившиеся азиаты. Доброе соседство с уютной тюрьмой – это не так уж и плохо.
Я слышу, как Джо и Тед регочут, точно два респектабельных бизнесмена, особенно старается Джо: «Хо-хо-хо!» Сальный газовый запашок выплывает из кухни, сменяя чистый аромат мебельной ваксы. (Странно, что Джо его прозевал.) Возможно, Тед с женой десятилетиями бродили по дому, надышавшись газом, счастливые, как козлик на лужайке, и не вполне понимающие отчего.
– Что делают хирурги с мужскими яичками? Это очень страшно? – спрашивает все еще мрачная Филлис.
– Я в этом мало что понимаю, – отвечаю я. Мне нужно вытянуть Филлис из темного коридора жизни, в который она, похоже, забрела, и вместе с ней обратиться к позитивным аспектам проживания рядом с тюрьмой.
– Я просто подумала сейчас о старости, – Филлис почесывает пальцем голову с сооруженным на ней волосяным грибом, – о том, как она гадка.
В эти мгновения все дети Господни представляются ей вымирающим племенем (возможно, на Филлис подействовал утекший газ), коих убивают не хворости, но МРТ-сканнеры, биопсии, эхограммы и холодные инструменты, которые вводятся, не доставляя нам облегчения, в самые укромные и недоступные уголки наших тел.
– Судя по всему, меня ожидает удаление матки, – спокойно сообщает она, глядя на передний двор. – Я даже Джо об этом пока не сказала.
– Прискорбно слышать, – говорю я, не понимая, впрочем, насколько правильно и ожидаемо такое выражение сочувствия.
– Да. Конечно. Невесело, – печально произносит она, стоя ко мне спиной. Возможно, ей приходится сдерживать слезы.
А я, что называется, замер в седле. Наименее афишируемая часть работы риелтора состоит в превозмогании естественной недолговечности клиентов – бередящего душу тошнотворного понимания того, что, покупая дом, ты получаешь с ним и чей-то упадок, потаенные проблемы, беды, за которые и будешь теперь отвечать до Судного дня, и что тебе остается только заменить эти беды своими, столь давними, что ты с ними уже свыкся. У людей нашей профессии имеется несколько приемов борьбы с такими страхами: напирать на ценность приобретения (я это только что проделал); напирать на проявленное строителями