ну тебя! – махнул лапищей Эльконто и поднялся с кресла. – Вот умеешь же ты на корню убить всякий энтузиазм! Тьфу. Пойду я лучше в штаб, а то у тебя телевизор всякую ерунду показывает.
– Ну да, твой показывает картины куда интереснее.
– А то!
И двухметровый мужчина, по спине которого елозила тонкая белая косичка, покинул гостиную. Мак усмехнулся, скользнул взглядом по пустой миске и куче валяющихся на столе крошек и пошел провожать гостя.
– Ты – боец. Ты – боец. Ты – боец, – шепотом повторяла себе Лайза слова, которым учил ее когда-то Мак. «Даже если сложно, помни, что боец всегда справится, потому что обладает сильной волей и несгибаемым духом – духом Воина. И ты справишься. Потому что ты – боец».
Беда заключалась в том, что, глядя на стелющееся впереди ночное шоссе – то самое шоссе Нордейл – Делвик, на котором когда-то (в прошлой жизни) случилась погоня, – она совсем не чувствовала себя бойцом. Размазней, плаксой, слабачкой, ничтожеством. Кем угодно, только не бойцом.
Мелькающие по сторонам тени кустов, слившиеся в сплошную линию прямоугольники разметки, черное полотно дороги и пятно света от фар – ее одинокий ночник в царстве мрака. Почти такие же, как и той памятной ночью, облака на горизонте – фиолетовые, багровые, далекие. Тот же бетон, те же указатели, та же дорога – на этот раз ведущая в никуда.
– Я не боец, Мак, – прошептала Лайза, размазывая по щеке слезы. Сто двадцать километров. Сто двадцать пять. – Я не могу. Не могу…
Может, ей стоит отпустить? Отпустить все – прошлое, любимого мужчину, – принять свершившееся? Может, некоторые события даны именно для того, чтобы принять факт их существования и смириться? Не правильней ли будет поместить фото из памяти под стекло и положить на дно бездонного сундука? Чтобы лишь иногда, по праздникам, извлекать его на свет, касаться дрожащими пальцами пыльного лица, грустно и, может быть, уже почти без боли улыбаться любимым чертам, закапывать их слезами. Смотреть на выцветший портрет и думать о том, что когда-то где-то все пошло неправильно. Почему? Нет ответа. Но к тому моменту у нее, наверное, будет другая жизнь – другая работа, другой город, другой мужчина, хороший и добрый. С ним они будут ездить на пикники, сидеть вечерами перед камином, делиться впечатлениями о прошедшем дне, ему – другому – она будет рассказывать о своих мечтах. Давних и новых.
И не будет Элли. Потому что с Элли она не сможет общаться. Не захочет, больно. Не будет команды – Дэйна, Аарона, Баала, Халка, – не будет вечеринок, сотрется в памяти жизнь в компании спецотряда, забудутся Меган и Шерин, забудется Бернарда, ни к чему станет Дрейк…
И тогда не нужно будет думать про погоню, которая так и не состоялась во второй раз, не придется искать способ выжить, не нужно будет больше плакать в темном салоне, рассекая «Миражом» бесконечную ночь.
Все забудется. Когда-то.
Однажды она будет всем говорить, что в ее жизни все хорошо, конечно, хорошо.
А как же иначе?
В какой-то момент перед глазами вместо разметки всплыло лицо Мака – пыльный портрет-фотография,