зарплата худо-бедно отслеживала инфляцию, музей-квартиру редко посещали как начальство, так и экскурсанты, закрыть ее ни у кого не доходили руки, и я, ее единственная сотрудница, директор и уборщица, осталась предоставлена сама себе.
Что касается Гриши, он ушел в никуда со своей еще стабильной, прилично оплачиваемой работы, чувствуя, что накатывает совсем новая, неизвестная жизнь, что надвигается смутное неясное время, что система, казавшаяся незыблемой, шатается и готова рухнуть. Все газеты в один голос пугали крахом, экономической катастрофой, любимая тема разговоров была, что это за штука экономический кризис, и как это в реальности будет. Гриша почувствовал, что если ничего не предпринимать, неизвестная жизнь захлестнет и раздавит, а еще он надеялся применить, наконец, в этой новой жизни все свои не очень-то востребованные при социализме радиотехнические умения, хоть со стороны этот шаг и казался безумством во времена эквивалентности сырной головки и месячной зарплаты. Уйдя с работы, Гриша в первый момент вздохнул с облегчением, избавляясь от конторской мертвечины, сразу принялся хвататься за все подворачивающиеся заказы, ездил в Кронштадт, оснащая там видеосалоны, мастерил автомобильные сигнализации, вскоре, кажется, нашел приносящие более-менее стабильный доход заказы – приборы для нанесения порошковой краски, востребованные тогда кооператорами, оформил предприятие, с которым мы сначала не знали, что делать, и, спросив подписавшего нам окончательные бумаги в банке юриста: «А что теперь?» и получив ответ: «Работайте», хотели, но постеснялись спросить еще: «Как?»
Счастье
Моя знакомая, одинокая женщина, начитавшаяся моих записок, тоже написала записки и прислала их мне. В них она пишет, что хочет любви, хотя понимает, что это желание в сорок пять лет, когда у тебя двое взрослых сыновей, да еще добро бы весной, а то посреди зимы, когда ничто не навевает романтических мыслей, ненормально. Она пишет, что нормально хотеть денег, хотеть, чтобы сготовленная еда сама появлялась в холодильнике, хотеть, чтобы решались проблемы детей, а не мечтать о всякой ерунде. Она уговаривает себя, что счастье от Бога, и что все люди на земле не могут быть счастливыми, а, с другой стороны, спрашивает она себя, разве хорошие дети, работа, квартира – не счастье?
Спросив себя, счастлива ли я, я пробормочу: «Ну да…», прибавлю: «Вот если бы еще…» и с энтузиазмом начну перечислять «…была бы еще в жизни стабильность, и не приходилось бы так много работать, и напечатались бы по-человечески мои книжки…» И тем не менее, я знаю, счастье мое сидит ко мне спиной за своим рабочим столом и смотрит либо в свой компьютер, либо в осциллограф, иногда, правда, паяет или точит в другом углу нашей рабочей комнаты на токарном станке.
Та же женщина, мечтающая о счастье, спросила у меня за кофе, когда и где мы познакомились с Гришей, а, узнав, что в институте