вы не должны извиняться. Это меня клинит, когда вспоминаю об этом ублюдке.
– Об отце?
– Об ублюдке, который почему-то считается моим отцом.
– Да. Я понимаю. Не буду больше, захочешь, сам расскажешь. Ведь люди имеют право не рассказывать о том, о чем не хотят.
– Вы говорите, как он. – Степа уже здесь, со мной, улыбается и смотрит в глаза, наливая чай. Но я все равно еще туплю, видимо, от волнения.
– Как твой отец?
– Да нет же, как Каменецкий.
– А. Да. Я, кстати, с ним познакомилась, мы разговаривали, – облегченно улыбаюсь.
– Правда? А где?
– Я ездила в ваш центр, хотела увидеть человека, который спас тебе жизнь. Хотела узнать, как он умудряется помогать таким, как ты.
– «Таким»?
– Про которых непонятно, как им помогать, потому что они отвергают любую помощь, но, очевидно, в ней нуждаются.
– И что, узнали?
– Начала узнавать.
– А зачем вам это?
– По многим причинам: ну во-первых, дорожу нашим с тобой знакомством и хотела бы знать, как мне быть с тобой, но при этом тебя не ранить, да и самой не шарахаться. Я ведь с такими детьми раньше не общалась. Да и вообще детей своих у меня нет. И что такое мышечная атрофия, я до встречи с тобой не знала. А во-вторых, я ведь ничего не знаю о том, как и чем живут люди-инвалиды, а я ведь сама инвалид.
– Вы? Разве? А что с вами?
– Ограничение возможностей.
– Что?
– Инвалидов ведь называют «людьми с ограниченными возможностями», так?
– Ну да, называют.
– Вот и у меня это самое. Я – человек с ограниченными возможностями.
– Да бросьте, чего вы не можете-то?
– Гораздо больше, чем ты, Степка.
Его удивление сменилось недоверием, готовым вот-вот перерасти в злость.
– Я не издеваюсь. Вот ты чего не можешь? Ходить? Танцевать? Бегать? А я не могу жить. – Мне самой уже становится жутковато от слов, которые произношу. – Я не чувствую себя живой. Я не могу ощутить собственную жизнь точно так же, как ты не можешь ощутить опору в своих ногах. Такое, конечно, не всегда случается, но часто, очень часто, если только я не занята чередой каких-то дел, чужой жизнью или чужими историями в книге, которую читаю. У меня тоже, видимо, атрофия… собственного «я», личности, что ли…
Тишина, наступившая за столом, как-то пригнула меня, и я совсем согнулась над чашкой, в «три погибели», как говорила моя бабушка когда-то.
– Да ну перестаньте, – вдруг взрывает он тишину со смесью раздражения и какого-то непонятного облегчения, – что за глупости вы говорите! Да вы самая прикольная из взрослых, которых я знаю, после Каменецкого, ну и мамы, конечно. Атрофия личности – скажете тоже! Не видали вы таких. Вы в школе давно не были и в детской поликлинике. Сходите. Там таких, с обширной атрофией всего на свете, полным-полно. У нас тогда что, вся страна инвалидов?
– С этой точки зрения, наверное, да. У нас очень многие не знают, как жить, живут автоматически, как на трамвае