Отшельница. Повесть о Минске, и минчанах, и о любви, конечно. Наталья Корнилова

к настоящим партизанам, если еще кто-то уцелевший в округе есть. Юрка и немецкий хоть немного знал.

      Говорят, что нет безвыходных положений. Есть. Положение было безвыходное. Зима вся еще впереди, вокруг – немцы, а, главное, нет информации, что вообще вокруг творится, есть ли кто-то рядом из наших, или самолеты немецкие летают уже по своей новой стране.

      Почти сутки прошли в ожидании, которое было ненапрасным. Юра наш вернулся с нагруженными доверху санями. Едва показавшись на горке, поросшей молодыми сосенками, он упал, и сани, груженные доверху поклажей, медленно сползли к нашим ногам сами. Юра истекал кровью, и как он дошел до лагеря, было просто непонятно – при таком ранении и при такой потере крови, казалось невероятным то, что он вообще мог передвигаться.

      Последнее, что он успел рассказать – в деревне немцев нет. Были и ушли. Назначили его деда старостой. Так что с провизией помогать будет. Как сможет. Но в деревню показываться не стоит, опасно. Только к нему. Он живет в крайней хате, возле старой фермы, собаки нет, приходить ночью с заднего двора, зовут Антосем. Медикаменты, какие – никакие, соберет.

      Мы слушали его, понимая, что это последние слова нашего рыжика – весельчака, забыв даже про санки с едой. Юра «уходил»… Женщины плакали, дети, сильно перепуганные, стояли, онемев вокруг все больше расплывающегося на снегу кровавого огромного пятна.

      Вдруг сани пискнули тонко в этой слегка шумящей лесной тишине.

      – Ребенок там… в мешке… тут, за горкой… недалеко… бабка обмороженная… живая… дитенок этот… с ней… привезите ее… не смог я… меня там… за Асеевкой… на грузовике немцы… я через поле шел… не успел… заметили уже, в лес входил когда… очередью из авто… ма… та… – И Юркина голова упала, как подрубленная. Мы сняли шапки…