канцелярию от местных торговцев, кустарей, работных людей, особенно евреев, поляков, русинов на притеснения, грабежи, изнасилование их жен и дочерей. Произошло то, что я собирался изжить в своем народе – жестокость и жажду наживы любым путем, даже против своих соседей.
Я потворствовал таким выходкам лихих воинов в захваченных вражеских городах, крепостях, но на своей земле нельзя. На следующий день собрал на центральной площади Умани на круг всех казаков своего войска. Когда оживленно гудящий народ, гадающий по столь необычному в походе событию – общему собранию, немного угомонился, вышел в центр круга и громко, на всю площадь, произнес: – Братья казаки!
Казаки замолкли, тысячи глаз ожидающе смотрели на меня. Так же громко продолжил, выговаривая с небольшой паузой каждое слово:
– Собрал я вас на суд над своими товарищами, преступившими божьи заповеди и законы нашего братства. Перед походом мною был дан приказ, местных людей не обижать. Мы не тати, а братья, пришедшие на помощь. Объявили ваши командиры сей приказ?
В настороженно молчащем строю в нескольких местах раздались ответные крики: – Объявили, пан есаул!
– Какое же наказание по закону товарищества следует за неисполнение приказа командира в боевом походе?
Минуту стояла тишина, никто не хотел выносить приговор своим товарищам за пустяшное по мнению многих казаков прегрешение. Наконец, кто-то не выдержал нервного напряжения, повисшего на площади, возмущенно выкрикнул:
– Есаул, разве можно казнить своего брата, боевого товарища, немного пошукавшего какого-то жида?
Выдержав паузу, отвечаю бузотеру:
– Казак, выйди в круг и представься, как службой предписано!
Тот замялся, но все же выполнил мой приказ:
– Десятник ингульского куреня Козак, пан есаул!
Все понятно, боец из числа присоединившихся к нам в Гарде правобережных казаков, воспринимает меня как юнца, неизвестно за что удостоенного высокого чина, а не заслуживающим уважения боевым командиром.
– Десятник Козак, ты считаешь, что приказ можно не исполнять, если он тебе не нутру. Так?
Казак молчал, ему нечем ответить. Отпускаю его: – Десятник, вернись в строй. – А потом обратился ко всем:
– Кто еще так считает, приказ казаку не указ?
Круг молчал, даже несогласные не осмелились пойти против главного закона воинского братства. Продолжаю:
– А теперь по самому приказу. Нашему воинству нельзя на родной земле стать татем мирному люду, в Подолии или на Слобожанщине, северском краю или Запорожье. Если будем бесчинствовать, то терпение народа иссякнет, призовет на нас гнев божий и человеческий, станем изгоями, всем чужими и ненужными. Пока терпят нас, обороняем от османских и татарских недругов, но нет к нам веры и приязни. Я же хочу, чтобы мы стали едины со всем народом, евреями или русинами,