я развел руками, дескать, спал и ничего такого не видел.
Они не поверили и стали искать, заглядывая в каждый угол: под стол, в ящик стола, под кровать, в туалет. Я старался постичь «английскую» логику. То ли они решили, что я их не понял, то ли, что я, как «русский медведь», слопал несчастное существо, и теперь им нужны доказательства: косточки жертвы. Наконец, они попятились к выходу, склоняясь, видимо, к мысли, что я проглотил целиком, не оставив пушинки. Решив, что вежливость тоже должна быть напористой, я вышел за ними, упорно продолжая настаивать, что мне очень жаль. В их глазах появился испуг: уж не оборотень ли я, который ночами бродит по Лондону в облике кошки или собаки. Мужчина, как принято в гангстерских фильмах, держал руку в кармане. Собрав все свое мужество, горничная приблизилась и спросила дрожащим голосом: «Сер, вам сменить белье?» «Да! Только после моего ухода». – ответил я, разгадав уловку и представляя себе, как они будут, в мое отсутствие, исследовать каждый дюйм медвежьей «берлоги». На этом расстались.
Вернувшись в номер, я надел куртку… и открыл холодильник. Там внизу, среди купленных накануне йогуртов, дрожал от страха пушистый комочек. Здесь ему было немного теснее, чем на крыле самолета. Но это – единственное место, куда «сыщики» не сунули нос. К тому же здесь было не очень-то жарко. Я взял хухра на руки и, нежно гладя, ощутил, как он распускается на ладонях, подобно цветку. «Ну, шпащибо, – благодарил он меня, успокаиваясь. – Век не жабуду». Я сунул его за пазуху и вышел в открытый подвал, отгороженный от тротуара перилами, на которых опять возлежала красавица-кошка. Я подошел и спросил: «Извините, Мадам, не будете ли вы так любезны разрешить моему приятелю посидеть рядом с вами». Она ответила молчаливым согласием, и я, оглянувшись, нет ли «враждебного глаза», усадил хухра напротив. Кошка лениво выгнула спину, подняв лапку, зашипела, как лопнувший шар. Но, убедившись, что этот «ублюдок» ей не опасен, заняла прежнюю позу, спустив лапу и хвост. Тут я заметил, чем дольше хухрик смотрел на свою визави, тем больше они становились похожими. Но это уже меня не касалось. Я отправился завтракать. Или, как говорят англичане иметь «завтрак». Если так можно назвать эти крохи.
Засыпая накануне, мы не знали, что Лондон, показав суровость, на которую был способен (холод, ветер и даже снег с дождем), проявит к нам доброту, и все дни, оставшиеся до конца пребывания, будут солнечными.
Я не планировал здешние сны далеко и детально. Сегодня решил для начала посетить Национальную галерею. А там будет видно.
Накануне я был поглощен первой встречей с подземкой, музыкой Шуберта, предвкушением жареного цыпленка. А сегодня, спускаясь на «Паддинктон-кольцевую», с сожалением вспоминал о поразительном нераскрывшемся сне. Случаются ночи, о которых помнишь, как о подарках судьбы. Но после такой, – начинаешь думать о жизни, как о несостоявшемся сновидении.
Во мраке тоннеля далеко, далеко загорелось два «глаза». Я сел на скамью и как будто забылся. Кто-то тронул меня за рукав. «Хватит шпать, – сказал хухр, заглянув мне в глаза. –