Белый хрен в конопляном поле. Михаил Успенский

Мы-то за эти дни привыкли, что чизбургские часовые на стенах перекликаются всю ноченьку: «Ты чего?» – «А ты чего?» – «Я ничего». – «Ну и я ничего». Даже стыдно за них, что слов для приличной переклички найти не могут. Так вот, помалкивают часовые нынче, поскольку дрыхнут! Молодец, девка! Непременно ее надо сделать королевой!

      …Так же тихо, молчком, поднимался бонжурский лагерь. Коннетабль де Коленваль толкнул в плечо шевалье де Пьерекура и, когда тот открыл глаза, прикрыл ему рот огромной ладонью и сделал пальцами знак. Шевалье де Пьерекур тем же манером разбудил соседа, сосед – спящего рядом, и вскоре все воинство, включая известного труса и лжеца бастарда Полироля, было уже на ногах.

      Даже отягощенные латами рыцари при нужде могут собраться бесшумно, а уж старые служаки из королевской гвардии – и подавно. Конские морды обмотали тряпками, но кони и сами помалкивали, не ржали задорно, понимали, что кавалерия во время приступа не самая главная.

      Старый коннетабль недаром муштровал все лето свою пехоту.

      Крепкий сборный мост через крепостной ров навели быстро и тоже без лишнего шума, поскольку изготовлены все его части были с таким умом, что бревна плотно ложились в предназначенные пазы, а дубовые сваи располагались таким образом, что забивать их не было никакой необходимости.

      Наводили этот мост не в первый раз – и столь же быстро разбирали, не учиняя приступа. Чизбургские лучники только смеялись, глядя на усилия противника, и, зная, что боя не будет, берегли стрелы.

      Впрочем, сейчас они безмолвствовали.

      Колеса платформы, на которой закреплена была чудовищная таратута, не скрипнули, не взвизгнули на щедро смазанных осях. Сооружение, влекомое людьми и битюгами, неспешно поднималось вверх, по направлению к крепостным стенам.

      Череп великана Акилы Пробивного зловеще скалился на конце тарана, нацелясь вперед своей несокрушимой и всесокрушающей лобной костью. Челюсть ему тоже на всякий случай подвязали тряпкой, чтобы не разорался до срока.

      Все команды передавались бессловесно, да и нужды в них почти что не было – воистину бонжурская армия была на этот рассвет лучшей в мире.

      Стремглава потянули за рукав. Он опомнился и последовал за горбуном.

      Король Бонжурии Пистон Девятый самолично указал капитану Ларуссу место его отряда и показал сперва один, потом, стукнув себя в грудь, два пальца – мол, как только ворота вылетят, ты вбежишь первым, а я, так уж и быть, вторым.

      Потом взял сына шорника за подбородок и задрал ему голову, заходясь в беззвучном торжествующем смехе.