-
летимте под крышу несносного дома,
в котором однажды мы жили уже,
который когда-то казался нам раем,
а нынче сараем покажется нам,
в котором мы с места в карьер проиграем
минувшее – по месяцам и по дням…
и пусть всё пойдёт вкривь и вкось и обратно -
тряхнём стариной и рискнём головой!
Кто знает, когда там ещё повторятся
кривые дороги и город кривой!
Забери мою свободу -
журавля твоих небес,
чтоб ночному пешеходу,
времени наперерез
не нестись, людей сбивая,
и тревоги не нести -
на далёкий зов трамвая,
на кошачий взгляд такси.
Вот тебе слепое знамя -
положи его в карман.
Я – какую ночь, не знаю -
то ли болен, то ли пьян:
то ли плачу, то ли вою,
поперхнувшись пустотой,
и тоскую по конвою,
по тюрьме по золотой.
За несчастную попытку
не мешать (и не мешал!)
привяжи себе на нитку
ты моей свободы шар:
в невесёлую погоду
ей на нитке веселей
плыть с тобой по небосводу -
нежной пленницей твоей.
А вот и ветер – лёгкий, молодой -
в плаще бордовом (шёлковом, бредовом!)
насвистывает, пахнет резедой,
и бредит далью, и враждует с домом,
поскольку дом… на то ведь он и дом,
чтоб враждовать с ним – чаще без причины -
и, за щеку засунув валидол,
бежать оттуда в сторону пучины
и говорить: я больше не вернусь,
сюда я не ездок… и всё такое.
Летуча радость и сыпуча грусть -
и горсть песка не удержать рукою.
Из мирозданья выглянув на треть,
над космосом висеть, как над болотом,
и наконец спокойно рассмотреть,
что совершается за поворотом:
откуда ненавязчиво блестит
какая-нибудь милая планета,
откуда припеваючи летит
чужая птичка дальнего привета.
Шляпы японской соломенный кров -
каждый под ним навсегда беспризорен,
горсточка мелких каких-нибудь слов,
горсточка рисовых зёрен…
Этого хватит на целый октябрь:
жить-поживать, изучая затишье,
этого хватит с остатком – хотя б
на золотое трёхстишье!
Жанр называется хокку, но жизнь,
может быть, даже короче, чем хокку:
как ни любезничай с ней, ни кружись,
а не прибавишь ей сроку -
и ни за что не удержишь в горсти
больше, чем эти вот крохи:
больше, чем сможешь с собой унести
по журавлиной дороге.
Этот образ – он не образ,
а всего лишь тусклый абрис
Положения Вещей.
Хоть ослепни, хоть оглохни -
философствуя на кухне,
ты профессор кислых щей,
ты магистр хлебной крошки,
бакалавр столовой ложки -
и,