скорее прагматиком. Во всяком случае, история его предыдущего брака с Белозерской, наводит на подобные размышления. Следует также напомнить, Елена Нюренберг была дочерью рижского еврея-выкреста и поповны, но в семье от прежнего отцовского иудейства ничего не осталось, кроме, полагаю, родственных связей. К тому же, инородцы окраин империи явно не разделяли крайностей русофобии 1920-х годов. Они быстро поняли: латышский или украинский национализм не идет ни в какое сравнение с великорусским, так толком и не оформившимся под тяжестью державной ноши.
Нисколько не умаляя страстного сердечного влечения мастера, осмелюсь предположить: для него это был ещё и оборонительный союз, заключенный с женщиной, имевшей родственные, деловые и дружеские связи в новой советско-космополитической элите, в мире сросшихся карательных и культурных органов, где Булгаков, в отличие от того же Бабеля, был чужаком. Еще один яркий пример такой «кентавризации» – Всеволод Мейерхольд, получивший немало ядовитых стрел от Михаила Афанасьевича. Вспомним хотя бы трапецию с голыми боярами, задавившую, рухнув, реформатора сцены. Третья женитьба Булгакова чем-то напоминает мне брак Чехова с Ольгой Книппер. Кстати, родная сестра Елены Сергеевны Ольга Бокшанская служила в Художественном театре всё при том же Немировиче-Данченко. А возможно, и приглядывала за титаном. Любопытная параллель, не правда ли…
В юбилейный год, читая материалы о Булгакове, наблюдаешь глупые попытки нынешней «акустической комиссии» вогнать его в антисоветский дискурс. Я далёк от того, чтобы представлять автора «Багрового острова» адептом или хотя бы «яростным попутчиком» большевиков, но он, как и другие думающие современники, понимал: сложившийся после революции режим – это возмездие за накликанную революцию, это если и зло, то вынужденное делать добро, хотя бы ради самосохранения. Но попробуйте сегодня объяснить это продолжателям дела незабвенного профессора Покровского в отечественной гуманитарной науке! В ответ они затянут песню про ГУЛАГ, столь же популярную среди нынешней мемориальной интеллигенции, как фокстрот «Аллилуйя» в 1920-е годы. Кстати, именно эта общественная тусовка имеет нынче гораздо большее влияние на политику СМИ, включая ТВ, нежели профильное подразделение Администрации президента. Уж, поверьте мне, израненному ветерану эфирно-строчечного фронта…
И хотя со времен посещения Воландом Москвы жизнь в стране сильно переменилась, принципы воздействия на умы сограждан остались те же. Всё-таки язвительный мастер неслучайно придумал для контрольно-указующих органов (и тусовок) кличку «акустическая комиссия», ибо замалчивание очевидного и ретрансляция нелепого – основные приёмы введения в заблуждение. А глушение – тоже вид запрета. «Акустика», точнее, сиюминутный, целенаправленно усиленный резонанс фальшивого звука, – это именно то, что сейчас мы зовем манипуляцией общественным сознанием.
Но искусственная акустика недолговечна,