жестокости, ощущая себя не только правыми, но и праведными.
Герта Мюллер, румынская немка, удостоена Нобелевской премии по литературе 2009 года за то, что она «с сосредоточенностью в поэзии и искренностью в прозе описывает жизнь обездоленных». Формулировка, как всегда, высокопарна и пуста (это сочетание и есть пошлость), но сама госпожа Мюллер дама серьезная – в 1997 году она вышла из германского ПЕН-клуба в знак протеста против объединения с его отделением в бывшей ГДР: видимо, гэдээровцы недопокаялись за сотрудничество с коммунизмом, тогда как на их западных коллегах, очевидно, не лежало ни пятнышка. Тем более на самой фрау Мюллер: в 1979 году она потеряла работу из-за отказа сотрудничать с Секуритате, хотя уже в 1982 году опубликовала на немецком языке в той же Румынии свою первую книгу «Низины» – по нашим меркам, товарищ Чаушеску был на удивление отходчив.
А свою, может быть, главную книгу «Качели дыхания» (СПб., 2011) о мытарствах румынских немцев, в 1945-м депортированных в Россию для восстановления разрушенного «народного хозяйства», Герта Мюллер намеревалась писать вместе со своим другом поэтом Оскаром Пастиором, прошедшим эти круги советского ада. Она по его рассказам исписала несколько тетрадок, а затем Оскар внезапно умер, и ей пришлось дописывать книгу одной – от лица молодого человека с рутинными для бестселлеров гомосексуальными наклонностями: «Моя мать и отец, отец в особенности, были, как все немцы в нашем городке, убеждены в красоте золотистых кос и белых гольфов. Они верили в прямоугольник усов Гитлера и в то, что мы, трансильванские саксы, относимся к арийской расе. Моя тайна, хотя бы с чисто телесной стороны, являлась величайшей мерзостью. К этому еще примешивалось – поскольку с румыном – осквернение расы».
При этом молодой человек в рамках гитлерюгенда (это в Румынии!) проходит спортивную и идеологическую муштру с ее викингами и вотанами на «товарищеских четвергах», а затем его «соседи, родственники и учителя уходили на войну, шли к румынским фашистам или к Гитлеру». Но когда он на русской каторге надрывается на грязной тягчайшей работе и голодает на грани умирания (историки спорят, больше или меньше миллиона вымерло от послевоенного голода в самой России, но о голоде «хозяев» в «Качелях» нет ни вздоха), ему ни разу не приходит в голову, что есть хоть какая-то связь между верой его родителей в гитлеровские усы и его каторжным восстановлением искореженных неизвестно кем фабричных печей и градирен, герой лишь подчеркивает, что лично он не принимал участия в войне, над всем царит уж такое человеческое, слишком человеческое чувство: мы невинные жертвы, а наши конвоиры отвратительные садисты. Но что такое коллективное покаяние без коллективной же готовности принять кару! Разумеется, такого просто не бывает, но зачем тогда изводить еще живых блокадников, а также их детей и внуков слащавой ложью со скрытым упреком? Интересно, кстати, как оценили бы блокадники пайку депортированных: шестьсот граммов хлеба за легкую работу, восемьсот за среднюю,