и пасторальными картинками «из жизни Китая», а также зонтиками, веерами, табакерками, вазами, статуэтками с «китайскими» орнаментами; при дворцах и усадьбах строились павильоны и чайные домики «под Китай». Поэты, драматурги и балетмейстеры помещали действие своих произведений в фантазийный, только в их воображении существующий «Китай», где все жители – «китайцы», и сам император – «китаец». Ярким примером является сказка Карло Гоцци «Турандот». Весьма модным стало иметь в доме слугу-китайца – «китайчонка Ли».
К концу XVIII в. связи между Поднебесной и Западом начали неуклонно сворачиваться. «С концом XVIII в. кончается и "флирт Европы с Китаем", – пишет видный российский китаевед Ольга Фишман. – Облик Китая потерял свое экзотическое очарование. Философы больше не оправдывали свой деизм обращением к Конфуцию; политические теоретики и экономисты перестали пропагандировать китайскую систему правления; даже китайское искусство уже не влекло к себе: взор, заново настроенный на классицистическую строгость, не мог теперь наслаждаться прихотливой и хрупкой прелестью китайских изделий. … Возрождение греко-римской древности в интеллектуальной жизни Европы, развитие естественных наук и техники, колониальная экспансия, основывавшаяся на превосходстве технологии и военного искусства, – все это сыграло свою роль в европоцентризме, возникшем в это время»[43].
И процесс этот был обоюдный. В 1757 г. цинские власти закрыли четыре из пяти портов, ранее отрытых для европейской торговли. В 1773 г. была запрещена деятельность иезуитов. Эти события традиционно трактуются в западной историографии как «политика самоизоляции» Китая, однако никакой самоизоляции, конечно, не было, поскольку, сокращая взаимодействие с Западом, Китай активно упрочивал связи с Россией, о чем мы подробно расскажем в следующей главе.
Если в XVIII в. мощный и высокоразвитый Китай еще мог диктовать свои условия «заморским чертям», то к середине XIX в соотношение сил в мире заметно изменилось. «Китай остановился в своем развитии, богатство и мощь по капле вытекали из раздираемой кровавыми мятежами страны, – пишет американский историк Филипп Шорт. – Европа же, пройдя через промышленную революцию, вышла из нее окрепшей и полной амбициозных планов расширения сферы своих интересов. Конфликт между двумя полюсами становился неизбежным»[44].
До начала XIX в. внешнеторговое сальдо в экономических связях между Европой и Китаем было абсолютно в пользу последнего. Однако англичанам удалось найти товар для коммерческой экспансии на китайский рынок, подсадив страну на опиум. Уже в 1835 г. наркотики составляли 75 % китайского импорта. Наркоманом стал каждый пятый государственный чиновник.
Китаец и опиум – эта ассоциация надолго завязла в головах европейцев. Илл. П. Алякринского к стихотворению Агнии Барто «Китайчонок Ли» (1925)
В ответ на попытки императора Даогуана запретить наркоторговлю в Гуанчжоу Великобритания развязала в 1840 г. т. н. Первая опиумную войну, в результате которой