и дам ему знать.
Я отпустила его руку.
– Он выдержит, Селестина, ты же знаешь, он крепкий, – добавил Дахи. – Они и сами поспешат от него избавиться, не то он заговорит их до смерти со своими теориями заговора.
Я слабо улыбнулась над его шуткой и кивнула, благодаря. Постаралась подавить подступающие слезы, не перебирать страшные картины, которые мой разум с готовностью подсовывал мне: вот дед идет по мощеному двору Хайленд-касла и все на него смотрят и выкрикивают ругательства, словно он грязь у них под ногами, плюют в него, бросают гнилыми помидорами, а он вопреки всему пытается высоко держать голову. Дед в камере. Дед отвечает Кревану перед Трибуналом. Дед в камере Клеймения. Дед проходит через все, через что пришлось пройти мне. Когда это с тобой, еще можно терпеть, но, когда страдают те, кого ты любишь, как это выдержать?
То, что сделал со мной Креван, – это исключение, во всяком случае, так я думала: он заклеймил меня, потеряв голову, утратив контроль над собой. Я уговариваю себя, что с дедом он не обойдется так, как обошелся со мной.
Мы подошли к джипу, который Леннокс и Кэррик припарковали возле дома. Поговорить с Кэрриком, как и что с нами было, времени не хватило: мужчины спешили укрыться в безопасном месте. Комендантский час уже наступил, нам, Заклейменным, не полагалось оставаться на улице. Да еще трое из нас – нарушители, ушедшие из-под контроля Трибунала.
Мне велели быстро захватить из дома вещи, те немногие одежки, что дедушка решился взять у мамы, когда недавно ездил к ней – самый длинный день в моей жизни, он уехал, а я пряталась на ферме. Вещей мало, все влезло в небольшой рюкзак, и едва ли мне нужно больше, хотя невольно я вспоминала свой прежний гардероб, оставшийся дома, где каждая одежка так много для меня значила, каждая была частью меня, способом самовыражения. Теперь я всего этого лишилась, и для самовыражения, чтобы показать, кто я на самом деле, остались только мои слова и поступки.
Мы попрощались с Дахи, он пожелал нам удачи, а я еще раз настойчиво попросила как можно скорее сообщить обо мне дедушке и мне о дедушке – тоже.
Кэррик распахнул передо мной дверцу автомобиля. Мы встретились взглядами, сердце так и подскочило.
– Надо этим заняться, – сказал он, присматриваясь к ссадине на лбу от той ветки, на которую я налетела за несколько минут до того. Тогда я не почувствовала боли, все заглушал адреналин, но теперь стало пощипывать на ветру. Кэррик изучал мой пораненный лоб, я пока могла присмотреться к его лицу. Никогда еще мы не стояли так близко друг к другу и чтобы при этом я была в сознании – то нас разделяло стекло, то я в супермаркете отключилась. Мне кажется, будто я очень хорошо его знаю, а ведь мы совершенно чужие люди.
Так и не придя толком в себя, я полезла в джип и врезалась башкой в раму двери.
– Все о’кей, – пробормотала я (хорошо в темной машине не видно, как я краснею).
Кэррик сидел за рулем, я сзади, мы часто встречались взглядами в зеркале. Леннокс сидел возле Кэррика, такой же, как он, крупный, накачанный – оба похожи на бойцов.
– Куда