конверте лежали фотографии. Немыслимые фотографии, в клочья разорвавшие мой теплый счастливый мир.
Не знаю, как долго я просидела на мерно покачивающемся диване. Время застыло, не было мыслей, чувств, эмоций. Липкая пустота затягивала все глубже. Ну и пусть, я не хочу больше жить.
Но сквозь оцепенение и апатию, сквозь удушливый мрак ко мне настойчиво прорывался какой-то огонек. Он бился в невозможной дали, он мерцал и плакал.
Это плакала моя дочь, не давая мне уйти, удерживая на грани бытия.
Тогда, в подвале чешского дома, она тоже плакала. Но от горя. А я не могла понять, почему.
Теперь знаю. И жить с этим знанием не могу.
А я еще не могла понять, зачем Андрей Голубовский потащил меня в дом на окраине Клатовы, вколол какую-то гадость, после которой я уже ничего не помнила и очнулась лишь в подвале, где меня и нашли Саша и Слава. События тогда неслись галопом, поэтому особенно заморачиваться на эту тему я не стала.
И, как оказалось, зря. Беда ползла за мной следом, медленно и уверенно, словно асфальтовый каток. Она знала, что догонит. И догнала. И прошла по моей жизни торжествующе-беспощадно. И раздавила эту жизнь, разбросав в качестве надгробия глянцево-яркие фотографии, на которых Андрей Голубовский и я… Мы… Гадость, мерзость! Но самое гнусное, самое убийственное состоит в том, что я не лежу бесчувственным бревном. МНЕ ЭТО НРАВИТСЯ!!!
Очередной спазм, более сильный, перехватил не только дыхание. Он остановил сердце.
Вот и хорошо.
Деревья, небо, трава – все стало медленно вращаться вокруг меня, образуя гигантскую воронку, эпицентром которой была я. Вращение нарастало, вскоре оно захватило меня и потянуло вверх. Стало легко и свободно, там, наверху, разгоралось ослепительное сияние. Я счастливо рассмеялась и поспешила туда, ввысь…
Но в какой-то момент посмотрела вниз. Увидела свое тело, сломанной куклой лежавшее на мерно покачивающемся диване. А рядом…
Рядом со сломанной куклой сидела крохотная кудрявая девчушка, держала куклу за руку и с горькой обидой смотрела на меня.
Воронка закружилась с оглушительным ревом, свет наверху погас, дикая боль разорвала сознание.
Когда я открыла глаза, было уже темно. Вечер или ночь? А впрочем, какая разница. Вопросительно толкнулась дочка. Я усмехнулась и погладила живот. Не волнуйся, маленькая моя, мама в порядке. Почти. Но умирать больше я не собираюсь, не дождутся.
Не знаю, чего добивается эта тварь, Андрей Голубовский, ради чего устроил тогда в Чехии подобное скотство. Не думаю, что из простой мстительности, из желания испоганить мне жизнь. Андрюша ничего не делает без личной выгоды.
Но это меня уже не волновало. Мне надо как-то жить дальше, ради моей малышки. И без Лешки…
Но почему без Лешки? Да, это больно, невыносимо больно, но ведь я ни в чем не виновата! Я же рассказывала мужу про эпизод с инъекцией, мы с ним вместе гадали, что за этим стоит. Нам следует сесть рядышком и все обсудить. Неужели он не понимает, каково МНЕ с этим жить? Неужели он всерьез верит, что я могла по собственной воле лечь в постель с этой гнусью?