не бывало, чтоб думу скликать без совета с вятшими мужами. Ты бы ещё вече скликал, – съязвил старик. – Вам, молодым, это раз плюнуть. Не живётся вам безволненно, опять что-то надумали. Кровь горячая. Стар я с вами хороводы водить, однако надо послушать, что у вас на уме, а тогда уж и своё слово молвлю: быти пособником вашей буести, али в сторонке постоять.
Обескураженный своей оплошностью и упрёком старца, Бута потерял первоначальный запал, напрягся, чтоб сохранить душевное спокойствие.
– Упрёк твой, Матвей Кондратич, принимаю. Впредь будет мне уроком.
– Вот это по-нашему, – расплылся улыбкой во весь беззубый рот старик, довольный, что сумел «посадить» молодого тысяцкого на место.
Ивану, однако, не по душе пришёлся настрой думы, хотя считал упрёк старейшего боярина справедливым. «Как же Бута мог так оплошать? Ведь надо же было сначала посоветоваться со стариками, а потом и думу скликать! Э-эх, охреян ты, Бута. Теперь надо ждать не разумных глаголов, а недовольных ворчаний».
Бута тем временем решил для убедительности добавить ещё несколько слов.
– Всем ли ведомо, что Всеволод отдал Чернигов сыну Владимиру? Другого сына, Ростислава, посадил в Переяславле. Говорят, Смоленск тоже за Владимиром оставил. В Новгороде посадил внука Мстислава. И опять нет чести Ростову. Пришлёт нам киевский князь кого-нибудь из обиженных племянников, Ростиславичей, али Святославичей. Придут они со своей дружиной, со своими мужами, и забота у них только одна – подати драть нещадно, а о наших нуждах они и не подумают. Так нам ли быть у них подручниками?! Мы сидим из колена в колено на своей земле, здесь вся наша жизнь! Не нам принимать чужие обычаи. Рано или поздно, кто-то придёт на ростовский стол, и нам надо помыслить, мужи вятшие, как честь Ростова блюсти будем. Надо как-то выбираться из нашей дикости и быть достойными чести наших мудрых и рачительных предков.
– Ох, тысяцкий, придёт князь, свернёт тебе выю за твои крамольные глаголы! – вновь вставил слово Матвей Кондратич. – Не пойму я тебя, Бута, и что ты пещися не перестаёшь о моём племенстве? Будто мы девки гулящие, а князь придёт, и нашу честь порушит.
Гридница тряслась от густого мужского хохота.
«Не ко времени старик проснулся», – подумал Бута.
Иван встал, приложив руку к груди, почтительно склонил голову перед благородным собранием лепших мужей, надеясь, что и его выслушают с почтением, покосившись, однако, с опаской на Матвея Кондратича.
– Мужи вятшие, пока князья которуются там, на юге, нам надо множить богатство земли Ростовской.
– Это мы и сами ведаем, – опять встрял Матвей Кондратич. – Ишь, какой ловкий да скорый. Суть-то в чём?
«Опять ему суть подавай! Сколько можно встревать попусту!» – лопнуло у Буты терпение.
– Ты, Матвей Кондратич, прежде послушай. Слово молвить не даёшь. Земля наша не беднее Киевской, али Черниговской, тем более, Новгородской, а живём мы хуже всех. Гобино через два лета на третье собираем, едва хватает себя прокормить. А князья