Нового года, – сказал Гонт, теперь заметно удивленный сам. – Да. Я бы сказал, с января. Именно в январе его отношение ко мне изменилось.
– В январе этого года?
– Да, – кивнул Гонт, словно впервые начав осмысливать этот факт. – Ближе к концу января. С тех пор как начал работать у Артура. Надо сказать, Артур оказал на Лео большое влияние. Заставил его стать более вдумчивым и наблюдательным, понимаете? Привил склонность к размышлениям. Заметное изменение к лучшему, я бы сказал. И моя жена тоже так считает.
– Держу пари, так и есть. Какие еще перемены вы в нем заметили?
– Пожалуй, это было самым главным. Больше вдумчивости, рассудительности.
– И все это только начиная с января. Бах! Приходит Новый год, а Лео Хартинг становится более склонным к медитации и размышлениям.
– Нет. Скорее, это происходило постепенно. Будто он долго болел. Мы не уставали удивляться. Я так и сказал жене… – Гонт понизил голос, словно в почтении к собственной мысли. – Сказал: «Не удивлюсь, если это доктор поработал над ним».
Тернер снова приглядывался к карте на стене. Сначала прямо, а потом сделал шаг в сторону, чтобы видеть ее под углом, замечая отверстия, оставленные булавками, отмечавшими бывшие места дислокации выведенных воинских частей. В старом книжном шкафу на нижней полке лежала кипа сводок опросов общественного мнения, вырезок из газет и журналов. Встав на колени, он принялся просматривать их.
– О чем еще он с вами беседовал?
– Ни о чем серьезном.
– Только о политике?
– Лично мне нравятся разговоры на серьезные темы, – сказал Гонт. – Но с ним мне как-то и в голову не приходило затрагивать их, верь, я никогда не знал, куда нас это заведет.
– Он мог разозлиться, прийти в раздражение, так, что ли?
Вырезки по большей части имели отношение к Движению. Опросы показывали рост популярности Карфельда.
– Напротив, он отличался излишней чувствительностью. Какой-то даже почти женской сентиментальностью. Его можно было очень легко расстроить одним неосторожным словом. Очень уязвимый, но совершенно спокойный. Вот почему я никак не мог взять в толк ту историю в Кёльне, понимаете? Даже сказал жене: «Конечно, ни в чем нельзя быть полностью уверенным, но если драку затеял Лео, значит, сам дьявол вселился в него». Но ведь он успел столько всякого повидать на своем веку, верно?
Тернеру попалась на глаза фотография бунтующих в Берлине студентов. Двое парней держали пожилого мужчину за руки, а третий хлестал его по щекам тыльной стороной ладони. Пальцы у него при этом торчали вверх, и свет обрисовывал костяшки скульптурно четко. Снимок был обведен рамкой красной шариковой ручкой.
– Я хочу сказать, что никогда не знаешь, где рискуешь задеть личные чувства человека или, того хуже, – продолжал Гонт, – где попадешь в самое больное место. Я порой думал и как-то сказал жене, которой не всегда бывало уютно в его обществе: «Знаешь, не хотел бы я видеть те сны, которые видит он».
Тернер поднялся.
– О