справедливо видит поступок, свойственный скорее интеллигенту, чем партийному функционеру. Впрочем, преувеличивать «особость» И. Надя также было бы неправильным – он не только всю свою сознательную жизнь идентифицировал себя (и без оговорок!) с коммунистическим движением и марксистско-ленинской идеологией, но воспринимался в других лагерях как инородное тело – даже попутчиками коммунистов из левых крестьянских партий. Один из них, писатель и деятель национальной крестьянской партии Й. Дарваш, осенью 1947 года во время поездки в СССР в составе делегации венгерско-советского общества культурных связей говорил советскому собеседнику, что И. Надь (в 1945 году министр земледелия, а позже – человек, отвечавший за аграрную политику в руководстве компартии) не оправдал надежд, его теоретические знания не связаны с практикой, венгерского крестьянства он, по мнению Дарваша, не знал[114].
Человек, пришедший в коммунистическое движение в годы, когда на повестку дня выдвигались лозунги мировой революции, И. Надь был верен сделанному выбору до конца своей жизни. «Святая святых» большевистской этики, единство партии, никогда не было для него пустым звуком, меньше всего он хотел дать своим противникам повод для обвинений во фракционности и подстрекательстве недовольной режимом молодежи против правящей партии. Известно, что во взрывоопасной обстановке середины октября 1956 года И. Надь предпочел как бы внешне устраниться и возвратился к активной политической деятельности лишь под сильным давлением не только близких единомышленников, но всего партийного актива. Он, конечно, опасался провокаций, которые помешали бы ему вернуться в правительство и заняться осуществлением давно назревших реформ. Но его позиция была довольно четкой, он последовательно придерживался той реформаторской программы, которую не успел реализовать в бытность премьером в 1953–1955 годах, хотел сделать эффективнее коммунистический режим и совсем не собирался вводить многопартийность (даже в рамках левого крыла послевоенной антифашистской коалиции), содействовать формированию легальной оппозиции, пусть даже в форме фракции правящей ВПТ. Он не был склонен ни на минуту примкнуть к движению, которое ставило бы под сомнение политическую монополию компартии (известно его высказывание в беседе с близкими соратниками: совсем не дело правящей партии заботиться о создании собственной оппозиции). Программа, с которой И. Надь выступил вечером 23 октября на площади перед парламентом, была столь умеренной, что показалась миллионам венгров (и была на самом деле) неадекватной текущему моменту[115]. Видимая нерешительность и растерянность И. Надя в первые дни революции (а размах выступлений действительно оказался для него неожиданным) осложнила его отношения с более радикальными реформаторами из числа коммунистов (Г. Лошонци, Ф. Донатом, тем более М. Гимешем) и отрицательно сказывалась на его популярности, подрывала веру тех, кто прежде связывал с ним определенные надежды[116].
С