Он зажал мешок под мышкою и попытался разломить брикет. Ничего не получалось, пальцы соскальзывали, и он уронил кусок масла в снег. Наклонился поднять. В кармане старой шубки у Ольги лежал ключ – огромный, тяжелый, с острым, как шип, навершьем. Не ключ, а нож. Она видела голую шею, высунувшуюся из ворота шинели, такую тонкую, с удобной, глубокой ямкой посередине. Неужели у нее не хватило бы силы ударить?! Она бы вернула хлеб, и сгущенку, и брикет масла. Эрик остался бы жить. Господь, в которого она не верит, простил бы ей этот грех. Господь бы простил…
Но Ольга лишь потрогала ключ и разжала пальцы. Не ударила. Не смогла. Грабитель выпрямился. Еще раз потискал брикет. Отломился маленький кусочек, меньше трети, и он милостиво вернул его вместе с мешком.
– Бери, всю жизнь будешь помнить и благодарить.
Да, помнит всю жизнь. Будь ты проклят!
…Ольга Михайловна встала. В свете хмурого утра виден стол с неубранной посудой, в чашке до черноты настоялся недопитый чай. Тихо в квартире. Только слышно, как капает на кухне вода. Окно в доме напротив оживилось тусклым светом. Там встали, суетятся, спешат. Заглатывают яичницу. Ругаются, теряя терпение. Если бы Ольга Михайловна жила за тем окном, она бы никогда не кричала. А лишь счастливо улыбалась, радуясь, что вокруг нее так много живых людей.
Она хотела убрать посуду, потом передумала и подошла к буфету, поправила фотографию в рамочке. За стеклом – полугодовалый Эрик, сидит, прижимая к себе попугая. У Эрика толстые щеки, надутые губы и испуганно-удивленные глаза. Поразительные у него были глаза – как два прозрачных больших изумруда. Но фото черно-белое, и вместо изумрудов получились просто серые кружочки. И зеленый попугай тоже серый, как голубая кофточка, как синие пинетки. Фотографию сделали за две недели до войны. Еще никто не знал, как все будет.
Фото Сергея хранится среди бумаг. Иногда Ольга Михайловна достает его. Но очень редко. Сергей вернулся с войны, но, пожалуй, им обоим было бы легче, если бы он остался там. Упорхнуло ее счастье, выскользнуло из рук, как мешок с драгоценной посылкой. Ночами ей снится не Эрик, нет, а не выпитый им кипяток со сгущенкой. Или масло. Оно тает крошечным желтым солнцем в алюминиевой мисочке с жиденькой кашей. Господи, если Ты есть, пусть там, у Тебя, Эрик каждый день пьет чай со сгущенкой, сладкий-сладкий. Очень прошу Тебя.
Попросила и перекрестилась на пустой угол без иконы. Грустно начинается новый день. Долгий, обычный. Ольга Михайловна накинула халат и, шаркая отечными ногами, побрела на кухню. Дверь в соседнюю комнату закрыта. Там темно. Уже три года, как умерла Эмма Ивановна. С тех пор в ту комнату Ольга Михайловна заходит, только чтобы вытереть пыль. На другой день после похорон внучка Эммы Ивановны от младшего сына Василия три дня разбирала сундуки с вещами. На полу валялись груды ветхих платьев и облезлых меховых горжеток, пачки поздравительных открыток, перевязанных тесемками, драные книжки на французском и немецком без конца и начала. Внучка искала сокровища. До внучки дошли смутные семейные предания о прежних богатствах Эммы Ивановны и супруга ее,