Собрался уже вылезать обратно, но пригвоздил его Максим дагом к доске заборной. Не медля, подвесил на дужку кинжала последний пороховой зарядец и запалил его, схватив с земли жгущий уголек.
Огненное зелье разворотило навья на куски, распался он на члены, повисли потроха его на досках и прутьях ограды.
Наклонился Максим, чтобы поднять свой меч, а когда выпрямился уже, узкий клинок вошел ему сзади под лопатку.
Обернулся Максим. Перед ним стояла Каролина, а в руке у нее был стилет, по которому катилась одинокая, но крупная капля крови. Он почувствовал, как хрустят его зубы, сжатые из-за боли.
– Вот и ты узнал начала анатомии, – сказала Каролина. – А кем ты был, теперь неважно, потому что тебя уже не будет. Ненадолго переживет тебя и Московия.
Занес Максим меч, чтобы покарать девку за подлый удар. Тут Эрминия и вогнала стилет в его спину. Эта рана, казалось, не несла столько боли, как удар Каролины, но Максим вдруг перестал чуять свои ноги. Небеса повернулись, и земля врезалась в него своим могучим телом, разбив нос и губы.
Лежа ничком, Максим все-таки повернул голову.
– Cuando me trasladé a la espalda y un beso, entonces usted va a morir inmediatamente, pero no quiero,[42] – голос Эрминии уже удалялся.
– И не надейся на вечную жизнь, московит. Ты станешь прахом, которым питается трава и червие. Вечность – это грядущий мир, а он принадлежит нам, – сказала Каролина.
Обе всадницы выехали в утренний туман, оставив позади серый шлейф сгустившейся водяной взвеси, и три тела. Останки Ровлинга, труп черкаса и едва еще живого Максима.
Хотел Максим обратиться к Четырехликому, но закашлялся; кровь горячей волной заливала ему легкие, стесняя в них места для воздуха.
Максим заплакал, однако не от боли, которой уже не чувствовал, а от бессилия.
Огромный ворон заслонял полнеба своим крылом и тень становилась все гуще.
Савватий оставил меч, но он должен был знать, что один лишь булат не сумеет выполнить всю работу. Савватий отдал свою жизнь, чтобы добиться верности Четырехликого, и не мог не передать позыва, который бы подчинил это создание.
Холодеют руки и темнеет в глазах, а ему еще надо вспомнить. Неразговорчив был Савватий, редко баловал своим словом. Только дай ему что-нибудь да принеси. Грибов редко требовал, но ягод часто. Черники, малины, голубики. Именно в такой последовательности. Черный цвет, красный, голубой. Савватий, когда хотел подношений, ударял в дверь Максимову посохом. Надо это вспомнить, хотя мысли едва подвижны.
Черника, два удара посохом. Малина – три. Голубика – один. Черный, черный, красный, красный, красный, голубой. Надо представить, как ощущается каждая ягода. Твердая голубика, водянистая малина, мягкая черника. Твердый – голубой, водянистый – красный, мягкий – черный.
Цвета и ощущения словно бы катались по пальцам Максима, пока наконец не возник ключ – он сразу его признал по красоте. Ключ открыл Четырехликого.
Четырехликий просветлел и стали различимы его лики – инок Савватий с Афона, ребе Шаббатай из Порто, дон Орландо Сеговия, марран из Гранады.
Проявилось