Он тоже сын Старого Мала, но нелюбимый сын, своевольный. Он давно вышел из-под власти родителя, даже свой град отстроил, Искоростенем назвал. И Старый Мал вынужден был признать силу непокорного Мутьяна. А теперь и подавно возвысит, ведь Мутьян последний из его сынов остался. Много их было у Старого, да уже все ушли в светлый Ирий – больно бойки были. А Мутьян – он пройдоха. Хитрый и властный. Дружину собрал такую, что, пожалуй, ни у одного древлянского князя-старейшины такой нет.
Торир размышлял. Как бы все это ни называлось у древлян, он определил все иноземным, цивилизованным словом – политика. Сказал Рыси:
– Отведешь и меня к Мутьяну. Я же ему власть над Туровом передам, над дреговичами.
Рысь смотрел недоуменно. Как это – власть над дреговичами? Они ведь чужаки. Торир пояснил: ежели они возьмут Туров, власти киевлян в этом краю придет конец. И отныне дреговичи станут платить дань древлянам. Без войн и набегов, просто чтобы их не били, будут откупаться миром. И возвеличится Мутьян, взяв их девою руку.
– Как же возвеличится? – не понимал Рысь. Даже желваки пухли от напряжения на худом щетинистом лице. – Как возвеличится, если удаль свою и силу не проявит? Нет, чужак, чего-то ты не понимаешь. Мы ведь не жадные киевляне, которым только дань подавай. Да и не за богатство почитают и боятся древлян – за отвагу, за умение оружием получить свое. Поэтому никто и не решается воевать с нами. А тронь нас – уж мы себя покажем! Своего не отдадим, а чужое возьмем сколько надо. Вот это мы и называем величием.
Торир не настаивал. Эти варвары рано или поздно сами все поймут. Ему же сейчас о другом думать надо – как обучить эту дикую ораву брать укрепленные крепости.
Тому, кто ходил с византийцами на каменные укрепления, кто брал с арабами цитадели кастильцев, а с кастильцами твердыни арабов, не казалось великим делом овладеть деревянным частоколом на насыпи. И варяг обучал древлян, как по сигналу начинать наступление, как отвлекать силы осажденных, пока сами будут закидывать на ограду веревки с крючьями, или как пускать стрелы с зажженной паклей во внутренние дворы, вызывая пожар и панику. Пока древляне были воодушевлены, хотя и неорганизованны, непослушны. Торир видел, что они в любой момент готовы идти на приступ, не страшась смерти, желая славы – удаль показать, как они это называли. Однако стоило Ториру завести речь со своим гривастым, рогатым воинством о том, что, дескать, отвага – это не только безумная храбрость, но и тактика, и умение все рассчитать, как древляне тут же хмурились, роптать начинали. Дескать, что это за Мал, если не рвется в бой, а мудрствует? Торир их тут же осаживал. Идите, мол, сами, а я погляжу. Много ли вы градов взяли? И древляне смолкали. Не умом, так чутьем понимали – ох и не прост чужак, пришедший к ним, глотнув крови Турьего Мала.
Торир расхаживал среди них в неудобной турьей накидке, отдавал приказы, рычал своим грубым рыком, сам стал как зверь. Обликом же – древлянин, лицо в боевой раскраске, глаза совсем белые от люти и напряжения. Только когда садился на Малагу и объезжал