в тупичке, образованном углом застекленного вестибюля и краешком ступенек, как-то синхронно щелкнули зажигалками, и Смолин, выразительно показав взглядом на колодку, поинтересовался:
– СОБР?
– Шантарский ОМОН, – ответил майор так, словно отмахнулся от скучнейшей темы. – Я… В общем, я старый «рапирист». Еще с семьдесят восьмого… да, собственно, по настоящее время. – Он дернул подбородком в каком-то детском упрямстве. – По-настоящему, бывших «рапиристов» не бывает.
– Знаю, наслышан, – сказал Смолин. – Что случилось?
– Алексей Фомич по-прежнему в коме. Вторые сутки.
Смолин совершенно искренне едва не воскликнул удивленно: «Какой такой Алексей Фомич?» Правда, не сразу и сообразил. Лично для него все эти долгие годы Шевалье был именно что Шевалье, как и Смолин для него – исключительно «мсье Базилем». Не сразу и вспомнишь имя-отчество…
– Случилось что-то?
Майор поднял злые глаза:
– Именно что.
Он говорил ровным тоном, с прорывавшейся иногда тоскливой злостью, а Смолин, не задавши ни единого вопроса, слушал, помаленьку каменея лицом.
Встретили Шевалье, как оказалось, всего-то метрах в двухстах от его дома, почти на самом выходе из сквера. Точное время, в общем, неизвестно, потому что на лежащего наткнулся уже в сумерках пеший милицейский наряд (но произошло все, предположительно, не позднее чем за час до того). Как у нас водится, приняли за пьяного, но присмотрелись и в темпе вызвали «Скорую». С тех пор так и лежит в коме. Два удара тупым предметом в затылочную часть головы (майор так и выразился в сухом протокольном стиле, это, конечно, профессиональное, въелось…), а также, как медики докладывают, несомненные следы ударов в солнечное сплетение и по шее сзади. И только. Что интересно, и недешевые часы остались на руке, и трубка в кармане, и бумажник, и золотой перстень на пальце, и трость со шпагой внутри, почти близняшка Смолинской, валялась рядом… И никаких свидетелей, ни единого…
– Это не грабеж, – сказал майор. – И не обкуренные – все совершенно иначе выглядело бы…
– Вот именно, – сказал Смолин, чувствуя унылую, давящую тоску. – Не подпустил бы сэнсэй на расстояние удара никого подозрительного… Значит, до последней секунды подозрений не вызывали… – он отшвырнул чинарик. – Идут навстречу культурные молодые люди, вполне трезвые, интеллигентно рассуждая об испанской поэзии Возрождения или сороковой симфонии Моцарта… Или вообще один…
«Да, скорее всего так и было, – подумал он. – Все-таки семьдесят с лишним лет, пусть даже ты и Шевалье. Встречный или встречные, совершенно не вызвавшие подозрений… может быть, даже знакомые… неожиданный удар в солнечное, потом сверху по шее – и пару раз кастетом…»
Классический случай, зафиксированный еще в «Трех мушкетерах»: даже блестящий фехтовальщик окажется бессилен, если на него налетит чернь с дубинами-вилами… В честном бою Шевалье и сейчас способен был натворить серьезных дел, но против такого оказался бессилен,