где ваш парик?
– Я… я… – Лысый актер в Оксфорде не преподавал, и вне сцены его словарный запас был скуден.
– Продолжайте, мой друг. Не робейте! Если затруднения с монологом, обратитесь к суфлеру.
– Подожди, – сказал ему актер, – когда в открытое море выйдем. Я там без суфлера обойдусь.
– Что же вы сделаете со мной, странствующий комедиант? Подобно комедианту из третьего акта Гамлета – нальете мне в ухо яду?
– Там видно будет, – сказал актер.
– А пока разучивайте «Паломничество Чайльд Гарольда», – посоветовал грушевидный его противник, – я буду помогать. Чайльд Гарольд, как и вы, был скиталец – он простился с матушкой-родиной… Adieu, adieu! my native shore… Попробуйте повторить!
– Адье, адье… хуемое… – перешел актер на голландский и дважды пожелал англичанину доброго утра.
– Врежь ему! – крикнула Присцилла. – Дай этому жирному между глаз.
– Мадмуазель, – заметил профессор, – позиция Франции всегда – разумный коллаборационизм. Не позорьте свою культуру.
– Ах так! Ах ты, актеришка, сдрейфил! Тогда я сама!
– Мадмуазель комиссар, предупреждаю, я буду кидаться в вас отравленными зубочистками.
– Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?! – и, угостив нас рокочущей цитатой, лысый актер захохотал. Смех у него был сценический, непонятно, как с таким смехом можно потерять работу в театре.
Дочки Августа завизжали.
«Вот если еще Йохан заиграет на консервных банках…» – подумал я. А жена прошептала на ухо:
– Думаешь, нас здесь и поселят?
– Внимание! – сказал капитан Август. – Экипаж, слушай мою команду! – Он недурно смотрелся в своей бескозырке с ленточками и в широком бушлате. – Господа матросы, подъем! Отставить разговоры. Есть работа на палубе.
– Опять борт красить? – с тоской спросил актер.
Глава пятая
Кают-компания
Тогда я был покрепче, чем сегодня. Или наивнее, что почти одно и то же. Еще был жив отец, терпеливый человек, всю жизнь писавший книгу, которая должна была изменить ход истории человечества. Изменить никак не удавалось, но папа каждый день садился к столу и писал неразборчивые каракули; когда я спрашивал, не обидно ли, что его сочинения не печатают, отвечал с улыбкой: «Гомера тоже не печатали». Я привык, что папа каждый день горбится над рукописью, и мне передалась его безмятежная уверенность.
Отец превратился в развалину; но он продолжал, подволакивая ногу, передвигать слабое тело к столу, садился на край жесткого стула, писал каракули, которые трудно разобрать даже благожелательному читателю.
– Откуда ты знаешь, что это нужно?
– Труд всегда пробивает дорогу.
И я верил.
Теперь-то я насмотрелся всякого. Терпение спасает ненадолго; те, кто ждет удара, живут немного дольше наивных, вот и все. Их рано или поздно тоже достанут. В те годы я считал, что сопротивление судьбе побеждает судьбу.
Вдруг поверил, что корабль легко построить. А что тут невозможного? Можно