бросался к корзине, вонзая в нее вилы под хруст прутьев и треск лопающихся картофелин. Давать мужику вилы и подставлять корзину вменялось в обязанности его жены, поскольку никто другой не смел приблизиться к нему в этот момент. Затем наступало умиротворение, пьяное раскаяние со слезами и молением о прощении. Мужик каялся в грехах, обещая исправиться, стать хорошим, кристально чистым. Слышать из уст физически крепкого человека стенания и причитания было еще горше, чем победные вопли.
Но почему вдруг корзина с картошкой? Объяснение очень простое: во время войны мужик бежал по траншее, напоролся на двух немецких солдат и одного за другим проткнул штыком. Конечно, он знал, что война справедливая, что ему не оставалось ничего другого, но нервы выдерживают не у всех Потом он стал верующим. Его боевые товарищи с более крепкой нервной системой каждый год ездили на встречи ветеранов, ели гороховый суп, пили монопольку, а он никак не мог позабыть хруста живой ткани, пронзаемой штыком. “Вот такие дела”.3
Н-да. Дурные мысли лезли в голову Эн. Эл. Странные, хаотичные и жутковатые. Ему следовало бы подумать о чем-нибудь совершенно другом, постараться нащупать нить, которая привела бы к чему-то конкретному, внесла ясность в его теперешнее положение. Однако… уж не боится ли он своего прошлого? Конечно, никакой он не убийца, говорит ему внутреннее убеждение, и все-таки в душу закралась проклятая робость. Ведь телефонная книга на вокзале держалась не так уж крепко, человек посмелее запросто отодрал бы ее от стены, наконец и в других местах есть подобные справочники.
Носком ботинка Эн. Эл. вывел на песке вопросительный знак и уставился на него.
Если уж быть честным перед самим собой, то следовало бы попросить Эрвина подбросить его на машине – мне, мол, тоже надо в ваши края… Узнал бы, где они живут. Затем, возможно, установил бы фамилию Эрвина, а там уж было бы нетрудно выяснить место его работы (если бы оно не определилось еще раньше в разговоре). По всей вероятности, они как-то связаны по службе, возможно, занимаются одним и тем же делом. Почему он этого не сделал? Чего-то побоялся…
Эн. Эл. продолжал взирать на знак вопроса в песке.
2
– Идите, идите сюда, молодой человек! Не опасайтесь. Меня зовут Якоб, я последний сюрреалист на эстонской земле.
Ноги вынесли Эн. Эл. за город в какой-то запущенный парк или лесопарк. Местность смахивала на любимую натуру итальянских неореалистов: свирепый ветер гнал по земле мятые газеты, тут и там валялись ржавые консервные банки и бутылочные осколки. Якоб, представившийся последним сюрреалистом, сидел на пеньке и приветливо улыбался. Возле его ног лежала пустая бутылка из-под “Золотого ранета”, в то время как он откупоривал вторую.
– Смотрите, вот еще один пенек. Они прекрасно подходят для медитации. Я постоянно прихожу сюда поразмышлять. Присаживайтесь, молодой человек. Помедитируем вместе.
Эн. Эл. не стал ждать