а не суетливая, пошлая, да еще поиздержавшаяся до последнего предела весна тридцатого года.
– Куда класть прикажите? – носильщик за спиной бухнул сапогами, разом стирая наваждение.
– Тебе лучше знать, братец, – со смешком ответил Яков, уступая место в узком проходе. – Да смотри поаккуратнее там, кожу не поцарапай!
– Ведь наверняка в Германии вагон делали, – не смог я удержать давно вертящийся на языке вопрос. – Ей-ей, не под силу было царской промышленности такие чудеса сотворить, да еще в количествах, чтоб хватило в Одессу гонять!
Вместо ответа Яков указал рукой на закрепленную над дверями табличку: «Верхне-Волжскiй заводъ, городъ Тверь. 1904 годъ. Купе № 6».
Между тем носильщик закончил упихивание наших чемоданов и узлов, получил долгожданную полтину серебром и вместе с густым ароматом дегтя утопал к выходу.
Можно осмотреться. Прямо напротив, на уровне глаз, мягкая подушка в массивной деревянной раме, она же верхняя полка. Широко раскинулась вдоль стены, то есть совсем немного нависает над широченным, аж трехрамным окном. Справа диван с прихотливо изогнутыми ореховыми подлокотниками и высокой «тронной» спинкой. Очень удобно, ничто не мешает плюхнуться с размаху на мягкие пружины поближе к столику. Но откуда вторая полка в двухместном купе?! Резко перевожу взгляд: дивана напротив нет и в помине, вместо него широкое кресло, а дальше перегородка выступает внутрь купе, и, черт возьми, там еще одна дверь. Неужели… Точно, уборная! Хотя, нет, только раковина умывальника, да вдобавок, судя по виднеющейся в глубине второй двери, одна на пару купе.
Все равно здорово! Я с удовольствием повернул массивные бронзовые краны, сполоснул руки под струей воды, вытер кстати висящим на вешалке полотенцем. А жизнь-то налаживается!
В сознании промелькнул слабый червячок сомнений, не перебарщивает ли Яков? Могут ли будущие студенты, которыми мы выступаем согласно его легенде, путешествовать с таким немыслимым комфортом? С другой стороны, почему нет? Формально НЭП не свернут, богатство, частная торговля и производство разрешены. Пусть советский золотой червонец в мире с 1927 года идет по цене макулатуры.[4] Пусть налоги проклятым эксплуататорам вкручены выше небес, оптовые и товарные биржи закрыты, коммерческий кредит запрещен. Все равно граждане республики не успели отвыкнуть от многовековой привычки к открытому богатству. Так что кроме солидных, отягощенных животами и портфелями совбуров[5] к нашему вагону живо тянутся купцы-кооператоры, они же жулики-коммерсанты. На первый взгляд – непримиримые классовые враги, однако при них совершенно одинаковые барышни, кичливо и глупо разряженные по меркам старушки-Европы.
Никому на окраине триэсэрии нет дела до великовозрастных отпрысков недобитых нэпачей. Вернее сказать, не умеющих видеть дальше своего носа идиотов, по капризу стукачей и недоработке чекистов сохранивших на черный день в достатке «червяков», «сеятелей» и «николашек», но при этом мечтающих отправить