Некалаев, не пропущенный арбалетчиками даже в лифт, остался снаружи. В остекленных дверях закрывшегося подъемника отражалось его вежливое, ни на секунду не устающее улыбаться лицо.
Третья палуба гудела как осиный рой. Наполнял ее самый разномастный люд. Рядом с умопомрачительными костюмами от сэра Залмона Батрушки и вечерними платьями от Лауры Бзыкко соседствовали рыжие куртки дорожных рабочих, сетчатые кофты, прокуренные свитера…
В дальнем от лифта углу, отгороженном от остального зала кокетливой полустенкой с зубцами, из которых били подсвеченные струйки фонтанчиков, толпились совсем странные люди. Одни, бледные, с запавшими щеками, замедленно танцевали на одном месте. Поднимут руку и опустят, поднимут и опустят. На лицах – застывшее резиновое блаженство.
Другие, напротив, пятнисто румяные, возбужденные. Эти двигались столь стремительно, что было непонятно, как человек выдерживает такой темп. Смеялись, непрерывно касались друг друга, что-то горячо говорили. Один парень смеялся-смеялся, а потом вдруг через равные промежутки времени стал коротко и страшно вскрикивать. По знаку Долбушина его увели, крепко и ловко приняв под локти.
Сам Долбушин прохаживался с зонтиком, с кем-то здоровался, кому-то оскаливался в подобии улыбки, а кого-то просто награждал плоским взглядом. Обычно в глазах у человека, как в зеркалах, что-то отражается. Глаза же Долбушина не отражали ровным счетом ничего. Они были как черные дыры. Свет втягивался в них и куда-то исчезал.
В сторону «загончика» он взглянул только однажды и процедил сквозь зубы:
– Быдло! Совсем не умеют себя держать! И зачем им только дают псиос? Не понимаю я Гая!
Аня непрерывно щебетала. Ей приятно было находиться рядом со старшей подругой. Она искренно гордилась ею, как гордятся дорогим украшением или дружбой со знаменитостью. Хотя подруга и знаменитостью не была, и одета была в вещи из гардероба самой Ани. Правда, тут, на «Гоморре», на одежду никто особо и не смотрел. Здесь спокойно отнеслись бы даже к голому человеку в пожарной каске.
О своей подруге Аня знала немного. Только то, что зовут ее Полина и что некоторое время назад ее привел домой отец. Худую, слабую, жалующуюся на головную боль, с ожогом на правой щеке. В себя Полина приходила медленно, но вела себя независимо и просто. Ухитрялась оставаться собой в окружении, где все хотят выглядеть кем-то. С детства привыкшая к одиночеству, обучавшаяся дома и редко видевшая сверстников, Аня сразу к ней потянулась.
Долбушину это не слишком нравилось, но, в конце концов, он почти не бывал дома.
– В форте моего папы – сплошные чудаки, – щебетала Аня, дергая Полину за рукав. – Посмотри туда! Видишь того скромно одетого старичка, который рассовывает по карманам пирожные и думает, что этого никто не видит? Ему принадлежит самый большой в мире алмаз!
– Разве он не у английской королевы? – удивилась Полина.
– Нет, у нее второй или третий. Папа говорит, самый большой у этого старика. И еще папа говорит, что он