Но тот, особенно, который наблюдал за нами, обходился с нами так строго, что не мало причин было нам думать, что какое-либо насилие намереваются учинить нам. Ни прошения, ни просьбы, ни жалобы не могли дать нам ни свободы, ни аудиенции. Больше 17 недель мы прожили так. Царь, наконец прислал сказать, чтоб мы были готовы во вторник 20 февраля, к 8 ч. утра.
Когда наступил час ехать мне ко двору, явились 2 пристава (так они называются), одетые гораздо лучше, чем я видел их раньше. Они пригласили нас ехать и сели на своих лошадей; посол также сел на лошадь, взятую в займы; его свита шла, к своему большому сожалению, пешком. Посол (т. е. я) был проведен в палату, где обыкновенно сидит один из дьяков, в сопровождении двух вышеупомянутых дворян. Я прождал 2 долгих часа, прежде чем меня позвали к царю. Наконец по получении известия, что царь сел, я был проведен дворянами вверх по 2 лестницам в обширную комнату, где, по моему счету, сидело 300 лиц, все в богатых платьях, взятых на этот день из царского гардероба, они сидели на трех рядах скамеек, поставленных вокруг комнаты, больше для придания величественности, а не то, чтоб они были люди знатные или с отличиями. При входе в комнату я поклонился им своей шляпой, что я считал приличным по их сановитому возседанию, важным лицам и богатым одеждам; но видя, что никто не отвечает мне, я накрыл свою голову и проследовал в палату, где сидел царь, здесь в дверях меня приняли от моих двух дворян или проводников 2 царских советника; они представили меня царю и провели на середину палаты, где я был приглашен стать и говорить, что имею сказать. Я чрез посредство своего толмача сообщил цель моего посольства, как я получил его от королевы, моей повелительницы, от которой я прибыл; при произнесении ее имени царь встал и спросил об ее здоровье и положении; по моем ответе на это он пожаловал мне свою руку в знак своего удовольствия; пригласил меня сеть и расспрашивал меня о различных делах. По окончании чего я передал подарок Ее Величества, чрезвычайно большой серебряный кубок, замечательной работы, с награвированными стихами, объясняющими нарисованные на кубке сцены. Когда все было сказано и сделано к его удовольствию (как казалось), он позволил мне и всей моей свите бывшей на аудиенции уходить и поклонился мне наклонением головы, сказав: «за важными делами у меня нет сегодня торжественного обеда; но я пришлю тебе свой обед, даю позволение тебе и твоим свободно выходить из дому, увеличиваю тебе свое жалованье в знак любви и расположения к нашей сестре, английской королеве». Поклонившись, я вышел, провожаемый двумя сановниками высшего звания, чем те, которые представляли меня царю, они передали меня моим прежним дворянам, которые провели меня в палату, где я уже был, и куда ко мне пришел большой боярин (Long duke), с которым я совещался обо всем, а затем возвратился домой. Чрез час после моего возвращения пришел богато одетый боярин, в сопровождении 50 лиц, из коих каждый нес серебряное блюдо с кушаньем, накрытым серебром же. Боярин сначала передал 20 кусков хлеба с собственного стола царя, откушав