совсем не игрушки. Я втравила тебя в скверную историю. Кто мог засунуть в кресло эту мерзость?
На этот счет у Фандорина было несколько версий, но в данный момент его больше занимало другое.
– Кто бы это ни был, ясно вот что. Во-первых, этот человек или люди – знают о сокровище и живо интересуются его поисками. А во-вторых, тому, кто прослушивал наши разговоры, известно, что мы с вами самозванцы и никакого ключа к тайнику у нас нет. Игра окончена. Нужно признаваться.
Синтия подумала немного, затрясла головой.
– Ничего подобного. Первое письмо, вспомни, ты читал глазами. А из второго прочел вслух лишь самое начало. Потом батлер привез чай и мы переместились на террасу. Тот, кто нас подслушивал, не может знать, что мы блефуем. Когда мы вернулись в каюту, говорил в основном Делони, а мы с тобой больше слушали и демонстрировали, будто нам все известно…
Она права, подумал Ника. Так и есть.
– Во что я тебя впутала! – пролепетала тетя. – Мне это не нравится, совсем не нравится! Я ладно, у меня никого нет, но у тебя семья… Хочешь, я вернусь в каюту и во всем сознаюсь? К черту сокровище! Тем более ты прав: мы все равно не знаем, как его искать. Вези меня к ним! Мы сходим с дистанции.
Магистр истории смотрел на линию горизонта, над которой розовыми перьями пушились облака, и не спешил соглашаться.
– …Нет, – сказал он наконец. – Если я сойду с дистанции, это будет терзать меня всю оставшуюся жизнь.
– Меня тоже! – прошептала старая леди. – Будь что будет, Ники. Британцы не отступают.
Она протянула ему свою костлявую, морщинистую руку, и Фандорин пожал ее.
– А русские не сдаются, – с тяжелым вздохом молвил он.
Легкий фрегат «Ласточка»
(весна 1702 г.)
Глава первая
Жизнь и суждения Андоку-Минхера-Каброна-Трюка
Меня зовут Трюк. Бóльшую часть своей долгой и грустной жизни я провел в странствиях.
Это имя я носил не всегда. «Трюком» нарек меня штурман Ожье, грешную жизнь которого я опекал как умел последние одиннадцать лет. До того я жил с лейтенантом английского флота Бестом и звался «Каброн». Бест был неплохим малым, но очень уж азартным, никогда не умел вовремя остановиться. Я заботился о нем, как о родном, а он проиграл меня французскому штурману в карты, наврав, что я умею ругаться. Вот уж чего бы я ни в коем случае себе не позволил, даже если б устройство моей гортани позволяло имитировать человеческую речь! Учитель говорил: «Произносящий бранные слова отягощает свою карму».
О чем бишь я? Ах да, об именах.
До Каброна я был Минхером и жил на голландском бриге «Святой Лука». Он погиб со всей командой во время жестокого шторма близ Минданао. Никогда не забуду ужасной картины: обломок мачты среди вспененных гребней; несколько прицепившихся к нему людей. Один за другим, обессилев, они разжимали пальцы и уходили в пучину – кто с именем Господа на устах, кто с проклятьем. Первый из моих питомцев, капитан Ван Эйк, да упокоят его бедную душу