и тревогой. Она выкрикнула:
– Вы уверены? Хотя да, да, это он… Магеннок… Старик с длинными седыми волосами, да? И с бородой, которая расширяется книзу? Какой ужас! – Вдруг она смолкла и оглянулась, испугавшись, что говорила так громко. Осенив себя снова крестным знамением, она медленно продолжала, словно обращаясь к себе самой: – Он первый из тех, кому суждено было умереть. Он сам сказал мне об этом, а старый Магеннок умел читать книгу будущего так же хорошо, как и книгу прошлого. Он ясно видел то, чего другие не различали. «Первой жертвой стану я, госпожа Онорина. А когда исчезнет слуга, через несколько дней придет черед хозяина».
– А его хозяин – это?… – тихо спросила Вероника.
Онорина выпрямилась и, гневно сжав кулаки, объявила:
– Я его защищу, спасу, ваш отец не будет второй жертвой! Нет-нет, я успею. Позвольте мне уехать.
– Мы отправимся вместе, – твердо отчеканила Вероника.
– Прошу вас, – взмолилась Онорина, – не упрямьтесь. Предоставьте это мне. Сегодня же вечером, еще до обеда, я привезу вам отца и сына.
– Но почему?
– Там слишком опасно для вашего отца, а для вас – тем более. Не забывайте о четырех крестах! Распятия будут поставлены именно на острове. Нет-нет, вам нельзя туда ехать. Этот остров проклят.
– Но мой сын?
– Вы увидите его сегодня, через несколько часов.
Вероника отрывисто рассмеялась.
– Через несколько часов! Что за вздор?! Вот еще! У меня не было сына четырнадцать лет. Внезапно я узнаю, что он жив, а вы заявляете, что, прежде чем я его обниму, мне следует еще подождать. Ни часа больше! Я предпочитаю тысячу раз рискнуть жизнью, чем отдалять этот миг.
Онорина взглянула на Веронику и, поняв, что та полна непреоборимой решимости, уступила. Она перекрестилась в третий раз и просто сказала:
– Да свершится воля Господня!
Женщины расположились среди пакетов и мешков, загромождавших и без того тесную лодку. Онорина запустила мотор, взялась за румпель и ловко повела суденышко между скалами и рифами, торчавшими из воды.
3. Сын Ворского
Вероника сидела у правого борта на ящике, лицом к Онорине, и улыбалась. Улыбка ее была еще беспокойная, нерешительная, слабая, точно первый луч солнца, пытающийся пробиться сквозь последние грозовые тучи, но все же счастливая.
Да, именно счастьем светилось ее прекрасное лицо, отмеченное печатью благородства и того своеобразного целомудрия, которое делает иных женщин, перенесших невероятные страдания или сохранившихся благодаря любви, серьезными и лишенными какого бы то ни было женского кокетства.
Ее черные с легкой проседью на висках волосы были собраны в большой узел низко на затылке. У нее была матовая кожа южанки и большие, очень светлые голубые глаза, однотонные, как бледное зимнее небо. Она была высокоросла, статна, с пропорциональной грудью.
Ее музыкальный, грудной голос стал летящим и радостным, когда она заговорила об отыскавшемся сыне. А ни о чем другом она говорить не желала. Напрасно бретонка, пытаясь вернуться к мучившим