и вовсе забросила, все крутится вокруг этих работяг Лимбрика.
– А, ну так они уже скоро заканчивают.
– Вот и хорошо, скатертью дорожка. Терпеть не могу, когда в доме толкутся мужчины. Шуму от них! А беспокойства-то, а грязи, с этими их ведрами, лотками, лестницами. А эта беспутная девка и миссис Белфлауэр – уж ей-то совсем не к лицу – по пять раз на дню приглашают их на кухню.
– Как я понимаю, – робко ввернула матушка, – один из них приходится ей двоюродным братом.
– Да уж, братом, – злобно повторила Биссетт. – Если вы об этом никчемном мальчишке Джобе Гринслейде, то он ей и вовсе многоюродный, а брат или нет – бабушка надвое сказала. Днем и ночью неразлейвода! Я здесь не хозяйка, но, по мне, мэм, в деревне бы живо сыскалась девушка и благонравная, и опрятная, и служила бы не в пример лучше. – Биссетт говорила невнятно, потому что держала во рту булавки.
– При всех недостатках она добрая и честная. И мастер Джонни к ней привязан. А кроме того, ее мать недавно перенесла горе и мы должны ей помочь.
Биссетт выразительно фыркнула.
– Го-оре, – повторила она. – Яблочко от яблони недалеко падает. Слишком уж вы добры к этой девчонке, мэм.
Тут со стороны Хай-стрит донесся топот стада, а вскоре и оно само прошло мимо ворот, и с ним мальчишка, на которого я смотрел как на удальца: уж очень мастерски-небрежно размахивал он прутом, подгоняя коров. От их грозного мычания, толкотни на узкой дороге у меня по телу пробегала приятная дрожь; в своей безопасности я не сомневался, потому что прятался за крепкими воротами. В тот день, однако, случилось необычное: одна из коров перехватила мой взгляд (иначе не скажешь) и поперек общему движению, с пугающей решительностью оттесняя остальных, направилась к воротам. В ту же секунду мне стало ясно, что ее неотвратимо влекут вперед какие-то жуткие намерения, касавшиеся меня, но я словно прирос к месту. Когда огромная голова животного ткнулась в ворота, я разглядел, как вращались в черных кожаных орбитах выпуклые, налитые кровью глаза, как раздвинулись, словно бы затем, чтобы сомкнуться на моей щеке, громадные губы, как топорщились на тусклом коричневом «газоне» два причудливых «дерева» – мощные витые рога. Я знал: под напором этой могучей головы ворота треснут в одно мгновение, но стоял и смотрел, неспособный пошевелиться.
Наконец я отвернулся и побежал, в ушах отдавались удары сердца, ноги поднимались и опускались, но словно бы не уносили меня с места. Сквозь слезы я видел в нескольких ярдах две расплывчатые фигуры, которые, тревожно глядя на меня, поднялись на ноги: одна – стройная, в клетчатом хлопчатобумажном платье похожая на цветок, другая – застывшая белым пятном на фоне травы.
– Гадкая корова! – вопил я. – Держите ее, а то она меня забодает!
Еще миг, и я спрятал лицо в накрахмаленный белый передник моей няни, она обхватила меня за плечи, плотно прижала к себе и принялась утешать тоном ворчливым, почти что глумливым, к какому прибегала в подобных обстоятельствах.
Главное, что мне вспоминается о Биссетт в то время, это свежий, немного терпкий запах накрахмаленного передника и платья – чуть