покружили еще немного по дорожкам, причудливо вьющимся по склонам… Наконец Таня почувствовала, что ей уже не жаль уезжать отсюда: простор, который она поняла здесь, словно поселился у нее внутри, и вряд ли это ощущение исчезло бы теперь даже в переплетах городских улиц.
Дима сразу заметил, что она уже хочет уехать. Конечно, про ощущение простора, которое в ней поселилось, он догадаться не мог – просто решил, что она устала.
– В семь часов трамвай обратный будет, – сказал он. – Поедем?
При этом он посмотрел на солнце, наверное, определяя время, а Таня взглянула на маленькие часики – их подарили ей к Рождеству родители. Это было еще в Париже, и всего год назад… Она вдруг поймала себя на том, что отмечает это без привычной тоски, с которой думала обо всем, что было связано с ее прежней жизнью.
Та жизнь была кончена, это она понимала. Но если раньше такое понимание заставляло ее вздрагивать от безысходности, то теперь оно лишь скользнуло по краю ее сознания, и только.
Обратно плыли по Москве-реке почти в полном молчании. Людей на маленьком кораблике было немного: ведь рабочий день. Тишина была на палубе, и над рекой стояла тишина. Но эта тишина не была безмолвием, потому что полна была каких-то неуловимых и радостных звуков. И даже когда перестали тянуться вдоль реки зеленые холмы и берега стали гранитными, городскими, – даже тогда не исчезло ощущение живой тишины. Наверное, оно было у Тани внутри. И прекрасные стены Кремля над Москвой-рекой, и золотые купола его соборов лишь усиливали счастье, которое тоже было теперь у нее внутри.
Она взглянула на Диму. Он смотрел на бегущую за бортом воду и что-то насвистывал.
– Ты поешь? – спросила Таня. – А про что твоя песня?
– Она не моя. Я к одному художнику хожу, рисунком занимаюсь – там няня у него дома пела, когда ребенка укладывала. А я вообще не пою, у меня ни слуха нет, ни голоса.
– Но тогда хотя бы скажи, о чем она, – попросила Таня. – Хотя бы скажи, если не хочешь петь. Мне ведь это интересно.
– Да ни про что особенное, – пожал плечами Дима. И проговорил: – «По ленивой речке, около плотины, по ленивой речке солнце светит в спину. В ласковом тенечке под старою сосной позабудь печали, посиди со мной». – Он помолчал, потом добавил: – Не знаю, про что это.
Таня тоже не знала. Но от простых слов этой песни, мелодии которой она так и не услышала, ей стало хорошо и легко, как будто ее наполнили воздухом, как шарик.
От пристани у Каменного моста, к которой причалил кораблик, дошли до Ермолаевского переулка быстро.
– Спасибо, Дима, – сказала Таня, когда они остановились возле ее подъезда. – Это был чудесный день, правда! Я очень тебе за него благодарна. И, конечно, я жду увидеть твои рисунки. Не только Коломенское, но вообще.
– Могу прямо сейчас показать, – сказал он. – Если ты не очень устала. Я же вон в том доме живу.
И он кивнул на соседний, углом стоящий к Таниному, четырехэтажный дом.
– Да? – удивилась она. – А я не знала, что мы соседи.
– Так я же и говорю, ты ведь после школы сразу домой всегда уходила.
– Теперь