И кто теперь в четвертом смотрящим? – поинтересовался Мельников.
– Пока никто, – ответил Карнаухов и объяснил: – Я этих Трезубца и Чуму сразу после убийства Уса в ШИЗО на десять суток закрыл. В отряде каждый день шмоны. Так что пока зэки притихли. Даже шишки из усовской команды хвосты поприжали, выжидают, чем дело обернется. Почти все на новичков думают. Да и я нутром чую: их работа! Вот только удастся ли расколоть, не знаю. Тертые калачи: у Трезубца это уже третья ходка, у Чумы – вторая. Все зоновские законы да и наши возможности назубок знают. – Посчитав, что его последние слова коллега может истолковать как признание собственной несостоятельности, Карнаухов поспешил добавить: – Но я их и без их собственного признания дожму. А будут дальше в несознанку идти, в ШИЗО сгною.
Беспокойство начальника оперчасти было вполне понятно Мельникову. Хотя для этого у того не было никаких оснований. Мельников не собирался вмешиваться в служебные дела своего коллеги и уж тем более подставлять его перед начальством. По большому счету, фээсбэшнику не было дела ни до какого-то Уса, ни до подозреваемых в его убийстве уголовников Чумы и Трезубца. Из всех заключенных исправительно-трудовой колонии номер девять его в данный момент интересовал только один. Поэтому он вновь вернул отклонившийся разговор на интересующую его тему:
– А как ведет себя Гамадов после убийства Уса?
– Да как чушкарь может себя вести? – отмахнулся Карнаухов. – Трясется за свою задницу да считает минуты, оставшиеся до освобождения. Он же послезавтра выходит, – равнодушным тоном сообщил начальник оперчасти крайне важную для Мельникова информацию. – Ты пойми: опущенный – это сломленный и раздавленный человек. Человек, в котором вытравлена его личность. Даже после освобождения зоновский петух все равно остается петухом. Прежним человеком он уже никогда не станет, – авторитетно закончил Карнаухов.
Мельников задумался. Если начальник оперчасти прав – а у Карнаухова большой служебный опыт, и не доверять ему вроде бы нет оснований, – значит, Гамадов морально сломлен и уже не представляет той опасности, какая приписывается ему в пришедшей из Москвы ориентировке. Это уже совершенно другой человек: трусливый и запуганный.
– Дай все-таки на его личное дело взглянуть, – больше для очистки совести попросил у коллеги Мельников.
Карнаухов секунду помялся, но потом все-таки перебросил Мельникову через стол извлеченную из сейфа картонную папку с материалами дела:
– Гляди, если есть такая охота... А то, может, отметим встречу?
Быстро нагнувшись, он вынул из нижнего отделения собственного сейфа пол-литровую бутылку водки и водрузил ее на стол рядом с папкой, которую уже раскрыл Мельников. Вслед за бутылкой на столе появились жестяная банка тушенки и стеклянная банка квашеной капусты под полиэтиленовой крышкой. Манипуляции начальника оперчасти выглядели куда более привлекательно и обещающе, чем хранящиеся в пожелтевшей папке машинописные