Алексей Петрович на чем-то поскользнулся. Не то на соловье, не то на какой-то мыши. Поскользнулся и… ебнулся об асфальт! Да так ебнулся, что ему даже показалось, будто голова его оторвалась и бренча покатилась по тротуару.
Долго и молча лежал Алексей Петрович в аллеях. Он покоился поверх тротуаров, как граф. Пока из-за здания химического факультета не выплыла наконец Луна. Планета эта тупо жевала огромную булку и, щурясь, брезгливо поглядывала на Осинина.
– Ну, чего это? Пизды что ли получил? – спросила наконец Луна и откусила еще один кусок от своей ватной булки.
Алексей Петрович выпростал из-за спины руку, сложил ее аккуратно в зигзаг и провел ладонью по волосам.
– Может, и получил. А что? – тихо сказал он.
– А то. Не хуя было выябываться.
– Дык я же и не выябывался. Я просто шел.
– Шел, – радостно щелкнула булкой Луна. – А о чем ты думал-то, когда шел?
– Думал? – поморщился от боли в голове Осинин.
– Забыл небось про книгу-то?
– Какую книгу?
– Ну, ту, что на дне?
– А ты откуда знаешь?
– Я все знаю, – сказала Луна.
Алексей Петрович еще раз поморщился и признал:
– Да… забыл.
– Так вот и не хуя было выябываться, – сказала Луна и помогла-таки ему наконец подняться.
Кое-как, опираясь на ее толстое ватное рыло, он добрел до автобусной остановки.
В это время как раз и подошел тот синий троллейбус, случайный. Луна запихнула Алексея Петровича в салон и помахала ему на прощание булкой. Двери захлопнулись. Интеллигентного вида водитель строго посмотрел в прямоугольное зеркало, висящее над лобовым стеклом, и дернул машину. Взвизгнув, троллейбус полетел по ночной Москве, унося в себе и с собой так неудачно ебнувшегося головой Алексея Петровича.
Впрочем Осинин не унывал, он достал из бокового кармана хорошо припрятанную бутылочку коньячку и запел какую-то бурятскую песню, и… радость жизни по-прежнему заполыхала в нем со всей своей отныне безудержной силой. А лицо? Да хрен с ним, с лицом! Подмазать зеленкой, подлепить пластырем, и через неделю, глядишь, будет как новенькое.
Темнотою улиц проносилась бурятская песня Осинина, она прожигала троллейбус и разворачивалась, как знамя. Она прожигала ночь. О, она прожигала ночь! И даже водитель – боялся.
Вскоре на одной из ночных остановок водитель заметил одиноко стоящую человеческую фигуру. «Слава богу», – вероятно подумал он. Рогатая машина остановилась, доброжелательно раскрывая двери.
И странного вида субъект поднялся по ступенькам на площадку. Был он довольно большого роста. На вид лет пятьдесят. На плечах серый плащ, а на голове коричневая фетровая шляпа, из-под которой блестело широкоскулое лицо.
– А вот и господин Хезко! – заржал, взглядывая на пассажира, Осинин. – Эй, не хочешь ли коньячку?
Хезко для Алексея Петровича означало: Хуй его знает, кто он.
Глава вторая
А