жертв в народе, лепившемся между колонн сенатского дома и на крышах соседних домов. Разбитые оконницы зазвенели, падая на землю, но люди, слетевшие вслед за ними, растянулись безмолвно и неподвижно. С первого выстрела семь человек около меня упали: я не слышал ни одного вздоха, не приметил ни одного судорожного движения – столь жестоко поражала картечь на этом расстоянии. Совершенная тишина царствовала между живыми и мертвыми. Другой и третий повалили кучу солдат и черни, которая толпами собралась около нашего места. Я стоял точно в том же положении, смотрел печально в глаза смерти и ждал рокового удара; в эту минуту существование было так горько, что гибель казалась мне благополучием».
Так писал Николай Бестужев.
Вечером 14 декабря им казалось, что жизнь кончена. И не только потому, что им грозила смерть. А потому еще, что дело, ради которого они жили, было расстреляно картечью с расстояния в сто шагов.
Им казалось, что все кончено. Но они ошиблись.
Начиналась другая жизнь. Быть может, не менее славная, чем прошедшая.
Начинался путь страданий и борьбы. Борьбы не менее жестокой, чем та, которую они вели прежде. Борьбы за сохранение в себе человека. Борьбы за сохранение в себе духа действия, который столь ярко отличал их.
2
В ночь на 15 декабря 1825 года двадцать солдат лейб-гвардии Павловского полка вошли в дом графа Лаваля на Английской набережной.
С ними был флигель-адъютант князь Голицын. Он должен был руководить обыском и изъять все бумаги зятя хозяина дома и вообще все подозрительные документы.
Вряд ли кто-нибудь в Петербурге мог предположить, что этот дом когда-либо подвергнется вторжению вооруженных гвардейцев.
Хозяин дома – граф Лаваль, – действительный статский советник, церемониймейстер двора его величества, оказавший крупные услуги Людовику XVIII перед его возвращением во Францию в 1815 году и получивший от него графский титул, был человеком известным, уважаемым и вполне лояльным.
Хозяйка дома, графиня Александра Григорьевна, урожденная Козицкая, принесшая мужу огромное приданое, была женщиной незаурядной. Она приятельствовала со знаменитой мадам де Сталь. А Джон Адамс, первый американский посол в России и будущий президент Соединенных Штатов, писал о ней: «Эта леди кажется мне самой приятной, интеллигентной и достойной уважения русской женщиной, которую я знал».
Лавали в ту ночь ночевали у сестры графини – княгини Белосельской-Белозерской.
Солдаты Павловского полка, мерцая штыками в полутьме пустого дома, шли по комнатам, в которых бывали Пушкин и Вяземский, в которых Карамзин читал «Историю государства Российского». Павловцы шли по комнатам, по которым ходили самые замечательные люди России тех лет.
Они шли мимо картин старых итальянцев. Они грохотали каблуками по мраморным плитам, вывезенным с Капри, из дворца императора Тиберия.
На мрачных солдат, затянутых в зеленые мундиры, смотрели двухтысячелетние римские статуи и древние греки, нарисованные на вазах, которым было