тел вырвался из тесного помещения, отбив всякое желание любопытствовать.
– Не, я туда не полезу, я мертвяков боюсь, – сказал Коляскин, глубоко вдыхая чистый воздух.
– Ты бы не мертвяков боялся, а тех, кто по лесу шастает, – съязвил Чайников.
– Что тут у вас? – Обратился к дружкам Борщев, подойдя поближе.
– Да мертвяки там, товарищ заместитель командира.
– Ну давай, полезай, Коляскин, погляди, что там, а то может бандиты замаскировались под мертвых?
– Не, в могилу я не полезу, я мертвяков боюсь!
– Тебя что пристрелить, чтобы ты туда забрался? Это приказ! – Зарычал Борщев.
Чайников, наблюдая за перепалкой, внутри заливался ехидным смехом, но внешне был серьезен, с немного открытым ртом, как у слабоумного или душевнобольного:" С таким видом меня точно не загонят в это нехорошее место.»
Переведя взгляд с Коляскина на Чайникова, Борщев утвердился во мнении, что первый – не подарок, а второй так совсем идиот. Коляскин же в это время, недовольно огрызаясь и ворча, закрыл рот и нос пилоткой, набрав полную грудь воздуха, спускался в помещение. Неизвестно, что он рассмотрел за такое короткое время, которое находился внутри, но, выбравшись, доложил.
– Товарищ заместитель командира, живых бандитов нет.
– Ты мне еще позубоскаль, – одернул бойца Борщев. – Что там?
– Тама три трупа, два взрослых и один ребенок, у взрослого нога отрезана, видать сожрали.
– Ну и хрен с ними, сожгите эту лачугу, – приказал Борщев.
– Товарищ командир, – обратился заместитель к Правдину, – похоже, здесь никого нет в живых, все осмотрели: ни одной живой души.
– Товарищ командир, товарищ командир, – кричал Смертькевич, бегущий навстречу из-за не большого холма, поросшего молодым березняком. – Там есть живой человек, вернее бабка, совсем из ума выжила, от голода, наверное.
Все вместе направились туда, куда указывал Смертькевич, который по пути рассказывал:
– Она сказала, что в этой местности главный леший Григорий Шлында, его жена должна быть живая. Они жили в Богословке, в пятнадцати верстах отсюда.
Егору бабка не показалась сумасшедшей, ее живые глаза говорили об обратном, хотя вся она, доведенная голодом и старостью до состояния гербария, казалась неживой.
– Что еще знаешь о партизанах и недовольных властью? – Спросил Правдин.
– И стоило такую длинную дорогу проделать, чтобы извести свою родню? – Ответила она на вопрос вопросом.
– Я же говорил, товарищ командир, умалишенная она, тронулась, – подытожил Смертькевич.
– Ты чего несешь, старуха? Вопроса не слышишь?
По ее глазам было видно, что она все расслышала и поняла, но в ответ она подчеркнуто сжала свои высохшие губы- щели, как бы закрывая их на замок. На все остальные вопросы она реагировала в таком же духе, молча, закрыв глаза и немного