она здесь взбиралась в четырнадцать коротких шажков. Но теперь ее движения связывал полушубок, а залубеневшие валенки соскальзывали с камня. Чтобы потуже «расклиниться» в щели, нужно было сильнее упираться руками, но от этого сразу леденели пальцы, Феня пугалась, что их осушит и насквозь прохватит мороз, тогда уже не ототрешь, чуточку ослабляла нажим и – срывалась вниз, падала на мягкую подстилку из снега. Обойти бы этот утес? Можно. Но для этого надо спуститься почти до половины горы и потом пробиваться по другому распадку сквозь злую чащу из боярышника, которая сплелась там, как колючая проволока.
Нет, нет, только тут! Каких-то четырнадцать мелких шажков по отвесной стенке – и не подняться?! А ну-ка… А ну еще… И еще… Еще раз… Шесть, семь, восемь… Свалилась опять!.. Ничего… Семь, восемь, девять… Снова сорвались валенки… Фу ты, как сердце колотится! Пальцы, не пальцы, а грабли… Эх, были бы теплые руки!..
После того как Феня свалилась в десятый или двенадцатый раз, ее внезапно бросило в жар, но не в такой, каким пышет человек от избытка сил и энергии, а в тот жар, когда его охватывает смертельная усталость. Все равно как огарок свечи – прежде чем погаснуть совсем, он дает последнюю вспышку самого высокого яркого пламени. Феня этого не сознавала, ей просто стало тепло, согрелись наконец даже самые кончики пальцев, а на шее под платком она ощутила испарину. И хотя почему-то сильно задрожали колени, а губы горько обметало летучей сухостью, этой вспышки тепла, этого взметнувшегося огонька бодрости ей хватило как раз, чтобы выбраться наверх и, не останавливаясь ни на минуту, выбрести на самый гребень перевала.
А тут ноги вдруг отнялись, подкосились, и Феня почувствовала, что она против воли садится в снег, что ей даже хочется лечь и закрыть глаза, хотя бы на самую-самую малость…
«Федосья на тонких ножках, – вяло подумала она, подчиняясь неодолимому искушению. – Опаздываю на собрание… Баженова будет сердиться… А “эти” жрут похлебку из копалухи… Папа, почему у греков Софокл…»
Она приткнулась к тонкой березке, и жесткие, крепкие комья снега посыпались ей на плечи вместе с промороженными хрупкими сучочками.
Фене показалось, что это хлынул крупный ливень.
Так вот отчего стало тепло! Надвинулся циклон… грозовая туча…
Смотри-ка, сразу по-летнему зашумела листва на березках… Ох! Как больно ужалила в щеку оса!..
Но куда бы укрыться ей от дождя? Ведь так все равно не уснешь, промочит насквозь. А у нее – тетрадь!..
Тетрадь… Софокл… Профсоюзные марки… Нужно бы встать, перейти, где погуще деревья…
Вон тоже кто-то ходит, ищет кого-то, кричит под горой: «Федосья!»
А ведь Федосья – это она?..
Скучно и однообразно верещали полозья саней.
Обочь дороги, узкой, в один след, похожей на глубокую канаву, прокопанную среди сугробов снега, стояли раскидистые вековые сосны. Их вершины вплотную смыкались над дорогой. Деревья расступались только изредка,