стану говорить об известном, – сказал комтур, – о бедственном положении Ордена и о том, что надо любыми путями изыскивать меры для его спасения.
– Любыми? – раздался голос слепца. – Я стал слабо слышать. Вы сказали: “любыми”, не так ли, комтур? Я часом не ослышался?
– Нет, вы не ослышались, – с трудом пряча раздражение, отозвался Литта. – Именно так: любыми.
– Любыми угодными Господу, – произнес наставительным голосом слепец.
Рука графа была уже слабым прикрытием от этих пронзительных бельм. Литта убрал ее от лица и (правда, отведя глаза) возразил достаточно властно:
– Не станете же вы поучать меня, отец Иероним, что угодно Господу, а что ему не угодно. Во всяком случае Господу угодно сохранение Ордена – этого, надеюсь, никто здесь не станет оспоривать?
Поскольку надо же было куда-то смотреть, то, говоря это, граф сурово взглянул на братьев Пьера и Жака, отчего те вовсе сникли, ибо менее всего намеревались что-либо из произносимого тут оспоривать.
– А с тех пор, как наш магистр почил, – твердеющим голосом продолжал граф Литта, – принимать жизненно важные для Ордена решения выпало на мою долю. И решение мое таково. Поскольку сей христианский град гостеприимно приютил нас в наших земных скитаниях… А сие тоже не обошлось без воли Господа – полагаю, и на это никто не возразит, ибо ничто не творится без Его воли… Так вот, поскольку он нас приютил, то и быть отныне благословенному граду сему тем богоугодным прибежищем, в котором…
Глянув за окно, фон Штраубе на какой-то миг перестал его слушать. Там тьму, только что непроглядную, едва-едва начинал вспучивать угрюмо-серый рассвет. На благословенный, богоугодный Эдем места эти, в отличие от солнечной Мальты, не больно-то походили. Тоска была навсегда оставаться в здешних краях, к чему комтур явно и вел разговор.
Однако с месторасположением Ордена, кажется, было уже окончательно решено, тут даже отец Иероним не восперечил более, непокорствие было только в бельмах этих.
А Литта говорил уже о другом. Фон Штраубе снова прислушался.
Теперь разговор шел о новом гроссмейстере Ордена. Дело казалось барону давно решенным. Поскольку другие четыре комтура почили вслед за прошлым гроссмейстером, то кому как не Литте, последнему живому комтуру, а также хранителю орденской печати и казны, кому иному Орден и возглавлять? Так оно исстари повелось, что комтур-хранитель занимает место гроссмейстера.
Оказалось, граф Литта тем не менее мыслил иначе.
– …И, памятуя о том, что сей монарх, сей один из немногих оставшихся истинных рыцарей, – продолжал комтур мысль, начало которой фон Штраубе, отвлекшись, недослышал, – сей славный монарх дал нам приют… На что его, без сомнения, подвигнул сам Господь… – добавил он, уже прямо глядя на отца Иеронима… – Так вот, при сих его великих заслугах, пользуясь правом последнего комтура, решаю, что и возглавлять Орден отныне надлежит ему.
Над залой на какой-то миг повисла тишина. И в ней особенно резко