в дедушкину мастерскую.
Вы знаете, у моего дедушки были золотые руки. В его старенькой, но просторной и светлой мастерской хранилось бесчисленное множество необычных ремесленных инструментов и прочей всячины. От всевозможных железячек и деревяшек до камней, ремней и другой, на первый взгляд абсолютно бесполезной, пыльной ерунды. В углу, рядом со столярным станком, на большом корявом дубовом пне, непонятно зачем здесь оказавшемся, даже лежал потемневший от старости кусок древнющего бивня. На стенах висели топоры различных размеров, ножи, напильники, ключи; на полках стояли какие-то запылившиеся пузырьки и бутылочки, а над потолком висели лубяные корзины и сверкающие в пробивающихся сквозь дырки в крыше солнечных лучиках верши5 из новенькой медной проволоки.
Дедушка мастерил всё. От колечек и бус до мебели и запчастей к его старому, но ещё рабочему трактору.
Этот старый дедушкин трактор был для нас с Максимкой чем-то сверхъестественным, завораживающим и до невозможности манящим. Сидя в сварочных круглых очках за тонким, но широким рулевым колесом этой маленькой красной тарахтелки без кабины, с большим, проржавевшем местами хромированным радиатором, Максим выглядел как заправский гонщик первой в истории деревенской «Формулы-1». А я, в белом ажурном платке, сделанном из куска кружевной занавески, вполне могла сойти за настоящую сельскую леди.
А как горели у нас глаза и расплывались в счастливых улыбках лица, когда дедушка доставал из мастерской какую-то кривую кочергу, вставлял её под ржавый радиатор и начинал раскручивать, заставляя старенький моторчик трактора нехотя, с треском и шумом, чихами и скрежетом, но всё же заводиться! Это было непередаваемое ощущение: дедушка, поочерёдно сажая к себе на колени за руль, катал нас с ветерком по разбитой дороге колхозного поля. И лишь когда старенький оранжевый кукурузник местного председателя начинал низенько и назойливо летать над нашим трактором, покачивая своими крыльями, как бы грозя «ай-ай-ай!», дедушка недовольно подавал громкий сигнал паровозным гудком и поворачивал домой, оставляя этот, как он говорил, «саранчовый опрыскиватель», в плотных клубах дорожной пыли.
Из мастерской в дом вела деревянная дверь, целиком сделанная из одной здоровенной доски старого дуба и висевшая на широких кованых петлях. Местами она осыпалась, сучки из неё повылетали, но при этом она была настолько тяжёлая, что никак не хотела открываться, как я ни старалась. Через окно было видно, как по улице, недовольно ворча, ходил туда-сюда яркий петушиный хвост. Туда мне было ну никак нельзя. А посему надо было-таки заставить эту дубовую штуку открыться во что бы то ни стало. Я дёрнула за ручку ещё раз. Потом ещё и ещё. Но дверь плотно пристала к коробке и словно проросла в неё своими дубовыми корнями. Поняв, что шансов её открыть у меня немного, я уже хотела заплакать и начать звать на помощь, как вдруг послышались быстрые шлёпающие шаги. Кто-то попытался зайти в мастерскую из дома, а когда дверь не поддалась