тебе нечего сказать – ты бросил меня с пятимесячным Петом на руках!
– Гретта! милая, я что-то не узнаю тебя, подойди ко мне! – не унимался Лысый Ломоть.
– Нам здорово пофартило, что мы живы остались, – ревел Сержант, – заходи курнуть!
– Чарльз Дарвин, это опять вы? – спрашивал Доктор, – что-то никак в толк не возьму…
Может быть, так бы все этим и кончилось – наговорился каждый и дело с концом, но они вторили не переставая и все разом:
– Ваше превосходительство!..
– Кириак, что с тобой?!..
– Фрэд! Фрэд!
– Гретта, я здесь!..
– Бедный Йорик!..
А Незнакомец оборачивался все быстрее и быстрее – так что временами мне казалось, что я вижу беспрестанное мелькание желтых зайчиков.
А когда они вовсе потеряли рассудок и, казалось, готовы были свихнуться от отчаяния – вспыхнул жгучим солнцем, да так ярко, что я глаза от неожиданности зажмурил, а когда открыл, то увидал, что Незнакомец стоит в огненном ореоле и говорит, обращаясь только ко мне: «Ты видишь – они слепы от страсти, как же я возьму вас всех?» И сразу в меня такая ясность вошла, словно все что я вам рассказывал, правдивее правды быть не может и никогда не будет, словно жизнь там, в городе, за Стеной, – самая настоящая и все важное происходит только там, а не здесь, словно, стоит нам вырваться за Стену, и мы никогда кричать не будем, а Полковник – размахивать и грозить своим пистолетом, и еще – хотя мы их не видим, это не значит, что их нет. Есть они! Есть! Это точно! Просто они немного другие, и все! Вот что я понял.
Ну а потом все просто кончилось. Покричали они – конечно, совершенно впустую, и утихли. Полковник, хоть и шумел громче всех, отвел и запер Незнакомца и сел его сторожить. Неделю сторожил, каждый вечер допросы вел. Мать Незнакомцу еду носила, только он наши консервы не ел. А в конце Полковник объявил, что трибунал назначается и что это будет самый справедливый трибунал. Ночью мы пошли с Доктором и вывели Незнакомца за Систему.
Иногда я думаю, что Полковник не зря всего боится, даже когда вся эта история кончилась, все равно боится, и мы все боимся, боимся и ждем. А чего ждем? Ждать-то нечего! Не придут они за нами, ни к чему мы им, так же, как и Мясоедам, которых они к себе таскают. Изгои мы, что-то вроде отверженных, чумных, или меченые, что ли. Но опять же, повторяю, я это только сейчас понял. Жалко, конечно, что ты никому не нужен, как-то неуютно, отрешенно, сам по себе, сидишь за стеклянной оградой. Мать вот жалко и Гемоглобина, который умер. Правда, Гемоглобину теперь лучше живется, уж поверьте, и совсем он не болеет. Незнакомец постарался, он для всех нас постарается, но только потом, не сейчас, через год, когда речка морозами схватится и на дальних отрогах появится снег, а может, и раньше. Мне, честно говоря, здесь до чертиков надоело, только что делать – не наше сейчас время, не наше – мясоедовское, лохматых, вот пусть они отдуваются. Недавно в горах появились совсем уже голые – без шерсти – Сержант говорил, в одних шкурах, а вожак у них на Незнакомца похож. Вот и разберись что к чему. Запутался я, да и пора идти – мать зовет. Так что если увидимся, то не раньше зимы, когда на дальних отрогах снег появится, но до этого, жаль, далеко, я еще